Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Вилар Симона - Ведьма и князь Ведьма и князь

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Ведьма и князь - Вилар Симона - Страница 38


38
Изменить размер шрифта:

Потом началось веселье. Лесные духи пели что-то, скакали, выли, стрекотали. Русалки повели свой призрачный хоровод, пушевик раскачивался, поскрипывая, мелкие листовые и травяные духи кувыркались, катались комочками с пронзительным визгом. От их веселья налетали порывы холодного ветра, гнулись деревья, летела пожелтевшая листва, трещал в чаще валежник. Все вокруг выло, колебалось и дрожало, а Малфрида, смеясь, взлетала и кружила в воздухе. И ее переполняла такая радость, такое веселье! Разве не стоило это упоительное ощущение того, чтобы унять зов плоти да отвадить от себя пригожего Мокея?

А Мокей-вдовий сын в это время трясся в углу в своей избе. Мать Граня, видя, что с сыном неладно, но, считая, что он попросту захворал, поспешила накрыть его теплой медвежьей шкурой, наказав своим челядинцам разогреть на огне травяной отвар на меду. А Простя даже решилась сбегать в избу отца, попросить сушеной горчицы, чтобы на ночь засыпать мужу в носки. Так он скорее согреется и выдюжит.

Но, когда Простя, пробежав между избами селения, возникла на пороге отцовского дома, Стогнан обругал ее.

– Что же ты, глупая, в такую ночь на улицу выскочила! Сиди теперь тут, пока заря не настанет. И не перечь! В лесу-то, слышь, что творится.

Родовичи, не прекращая заниматься домашними делами при свете лучин, прислушивались к разыгравшемуся в лесу ненастью. Треск, свист ветра, отдаленный волчий вой, скрежетание…

– Не иначе как нежить лесная на пирушку собралась, – подшивая подол поневы,[89] заметила бабка Горуха. – Сейчас, когда лес теряет листья, а осенние дни становятся все короче, как раз у нечисти сил и прибавляется.

Сидевшая возле нее за ткацким станком Цветомила вздохнула тихо.

– Как там врачевательница наша одна? Боязно, наверно.

– Так уж и боязно! – фыркнула Горуха. Перекусила нитку и отбросила резко поневу на лавку. – Небось, сама с нежитью якшается. Ведьма она, вот помяните мое слово!

Стогнан на слова ворчливой старухи никак не отреагировал. Слышал, как кто-то заступился за знахарку: мол, Малфрида живет в бывшем жилище волхва, там столько оберегов начертано и столько заговоров выполнено, что вряд ли нечисть посмеет к тому месту приблизиться. Да и Перунов дуб охраняет. Охраняет ли, заспорил кто-то. Даже Стогнана стали спрашивать. Но староста не ответил. Глядел, как Цветомила склонилась над тканьем на станке, но уток в ее руках почти не двигается, а сама она сидит, согнувшись и кусая губы.

– Никак начинается у тебя, голубушка, – сказал, подходя, Стогнан. – Ах, как же некстати. И муж твой ушел с охотниками на промысел, и за лекаркой в такую пору не пошлешь.

Цветомила подняла к Стогнану бледненькое личико, попыталась улыбнуться.

– Ничего, батюшка, у меня еще потихонечку. Надеюсь, бог Род и роженицы[90] не оставят своей милостью, сохранят дитенка в утробе до рассвета. А там и Малфриду можно будет покликать. Она придет, обещалась.

В самом деле, до утра Цветомила только постанывала тихонько да ворочалась на полатях. А как рассвело, в селение вернулся с охотничьего промысла ее муж Учко. Едва вошел и скинул на лавку связку битых белок, отец его сразу за Малфридой отправил.

Но Малфриды в ее лесном жилище не оказалось. В ней еще бродила особая сила после лихого лесного гуляния, вот она и отправилась прочь, не желая, чтобы кто-нибудь из селения заметил ее возбужденное состояние. Пошла в чащу сражаться с птицами за последние красные ягоды рябины и черные бузины. Из этих ягод она потом сделает настои и зелье, будет лечить ими кашель и боли в суставах у родовичей. И Малфрида полдня бродила по лесам, собирая там все, что еще можно было найти съедобного: бруснику, чернику, мелкие чахлые дикие яблоки и груши. И хотя ее добыча была невелика, но, возможно, с помощью этих жалких плодов она сможет сделать настой, который поможет людям, чтобы десны не распухали и зубы не расшатывались в конце зимы. Да и грибов для засолки неплохо было бы еще насобирать, пока не начались первые заморозки. Благо щедрый Мокей преподнес ей мешок крупной соли. Но о Мокее думать пока не хотелось. Как-то она ему потом все объяснит?

Но возвратясь ближе к вечеру, Малфрида застала у избушки не Мокея, а Учко. Молодой муж Цветомилы целый день носился от ее жилища в селение и обратно, но, в конце концов, устав, решил подождать хозяйку и так и заснул на завалинке, привалясь к бревенчатой стене избушки. Даже когда Малфрида его дважды потрясла за плечо, Учко не сразу очнулся. А очнувшись, не мог понять, кто перед ним, шарахнулся.

– Что тебя так напугало, Учко? – спросила Малфрида, разглядывая сына старосты с каким-то особым интересом, будто и не бродила с ним по лесам раньше, не смеялась его бесхитростным шуткам. Но сейчас, грязный и странно озирающийся, он показался ей незнакомцем. И лишь когда парень сообщил, что Цветомила рожает, Малфрида поняла, что его странный вид вызван волнением за роженицу и усталостью.

В селении приходу знахарки обрадовались, будто она могла совершить какое-то чудо. Горуха первая подскочила, стала бормотать приветствия и увлекать к стоявшей в отдалении баньке, где мучилась в родовых схватках Цветомила.

Роженица лежала на полу бани, укрытая несколькими меховыми одеялами. Ее лицо, обычно милое и привлекательное, было перекошено от муки, потрескавшиеся губы полуоткрыты. Даже ее чудесные золотистые волосы, перепутанные с соломой и с шерстью от шкур, сбились сейчас каким-то грязным войлоком. Цветомила взглянула на Малфриду, точно не узнавая. Но через миг взгляд ее прояснился, она протянула к знахарке руки.

– О, ты пришла, ты пришла. Только бы все это не напрасно. Только бы дитя родилось живым. Ты ведь поможешь?

Малфрида промолчала. Она заметила то, чего не видели другие окружавшие роженицу бабы: в углах строения были чьи-то темные тени, но словно бы отворачивались, и разглядеть их как следует, не получалось. И это было плохо – значит, души пращуров, явившиеся к роженице, не желали взглянуть на нее. А уж если чуры[91] не интересуются появлением новой жизни в роду…

И хотя дымоход в баньке был открыт, чтобы могла влететь душа новорожденного, но отдушина была затемнена. И гадать не стоило, чтобы понять: это обсели дымоход вещицы,[92] ожидающие своего часа.

Бабы, помогавшие Цветомиле, смотрели на знахарку, не понимая, отчего она ведет себя так странно: вместо того чтобы помогать роженице, забыв о ней, снует по баньке, машет руками да говорит непонятные им заговоры. А то вдруг заругается и ногой топнет, словно серчая на кого-то. Или вообще велела им притащить от разных дворов кошек и бросить на кровлю баньки. Бабы-то, понятное дело, послушались, но знахарка все равно осталась недовольной. Да и кошки вели себя странно. Шипели, истошно кричали, выгибая спину, и, как полоумные, разбегались кто куда. А Малфрида вновь стала произносить наговоры, знаки какие-то чертила вокруг рожавшей, да все по сторонам озиралась. Лицо ее было жестким, напряженным, из-под вьющихся волос пот тек, будто от натуги. К самой роженице она почти не подходила, так, скажет пару успокаивающих слов и велит повитухам повнимательнее быть. Только когда Цветомила уже выть не своим голосом начала, Малфрида склонилась к ней, пошептала что-то, почти равнодушно наблюдая, как повитухи трудятся над рожавшей. Одна копошилась у расставленных ног Цветомилы, другая налегала на выпирающий живот и покрикивала: мол, давай, тужься еще, тужься!

Ребеночек родился мертвым. Цветомила плакала, отвернувшись к стене. Женщины, завернув мертвое тельце младенца в пеленки, вынесли его за дверь. Малфрида же осталась подле Цветомилы. Не утешала, а вынула из висевшего на поясе мешочка дощечки с нанесенными знаками и стала бросать их перед собой на лавку, глядя, как они ложатся. И все больше хмурилась.

вернуться

89

Понева – запашная славянская юбка

вернуться

90

Согласно поверью, бог Род и его помощницы роженицы ездят на облаке и смотрят, кому подать детей Роженицы – рогатые богини-оленихи, покровительницы молодых матерей и маленьких детей Это добрые и милосердные богини

вернуться

91

Чуры – души умерших предков.

вернуться

92

Вещица – злой дух, оборачивающийся сорокой и ворующий душу младенца из утробы матери.