Тяжесть венца - Вилар Симона - Страница 3

Так она оказалась в этих безлюдных местах, где, казалось, жизнь остановилась давным-давно и лишь благовест с колокольни старого монастыря святого Мартина, построенного еще во времена первых крестовых походов, нарушал безмолвие холмов. Вокруг простирались пологие склоны Пеннинских гор, где среди известняковых россыпей произрастал хрупкий лиловый вереск, пригодный в пищу лишь овцам да диким оленям, а в низинах отблескивали черными зеркалами воды болот, перемежающихся с изумрудно-зелеными лужайками, готовыми поглотить неосторожного путника. Эти обширные топкие долины отрезали монастырь Сент-Мартин ле Гран от всего остального мира, и не многим были известны тропы в это лежащее поодаль от дорог место. Здесь Анна Невиль смогла наконец безраздельно отдаться своей тоске.

Сент-Мартин ле Гран был небольшой обителью – дюжина стареющих монахинь да две послушницы из ближнего селения, исполняющие, по сути дела, обязанности служанок, ибо в бенедиктинские монастыри по-прежнему продолжали принимать лишь людей, принадлежащих к дворянскому сословию. Незатронутый бурными событиями войны Алой и Белой Роз, монастырь был поистине тихой обителью, и жизнь его обитательниц протекала в покое и мире, молитвах и постах, так что самыми большими несчастьями казались угнанные грабителями коровы либо тихая кончина одной из сестер, а выдающимися событиями, о которых долго потом говорили, – редкие наезды настоятеля Болтонского аббатства, исповедовавшего сестер и служившего мессу. Не было случая, чтобы святой отец не прихватил чего-либо из беззащитной обители сестер-бенедиктинок: то ему приходился по вкусу вышитый алтарный покров, то старинная дарохранительница, то кованая каминная решетка, вся изукрашенная железными цветами. Аббаты из Болтона всегда отличались поразительной жадностью – но монахини зависели от них и покорно отдавали последнее. Когда же шумная сестра Агата однажды осмелилась высказать свое возмущение, мать Евлалия напомнила, что «всякий смиряющийся да возвысится», и заставила непокорную всю ночь простоять на коленях в часовне, моля святого Мартина и Божью Матерь простить ее гордыню.

И вот в монастыре появилась эта женщина с ребенком, в сопровождении самого брата короля, великого наместника Севера Англии Ричарда Глостера. Герцог без колебаний вступил под своды обители, о чем ранее сестры-бенедиктинки и подумать бы устрашились, однако перечить ему не ста-ли. К тому же мать Евлалия, хоть и блюла посты и службы, была светской дамой и получила огромное удовольствие от трапезы и беседы с герцогом и его спутницей. Правда, леди Анна не принимала в ней участия и вскоре покинула застолье, удалившись в часовню.

Несмотря на устав святого Бенедикта и требование соблюдать молчание, сестры не могли отказать себе в удовольствии посудачить на счет вновь прибывшей, едва мать-настоятельница удалилась к себе. Все они были уже в преклонном возрасте, самой молодой, сестре Агате, было за тридцать, но уединение и посты не избавили их от любопытства. Таинственная протеже герцога Глостера вызывала жгучий интерес, более того – страх. Она прибыла из тех краев, где все погрязло в грехах, где на каждом шагу льется кровь, где сам Лукавый бродит среди христиан, ловя заблудшие души. Стоит только взглянуть на эту леди – а то, что она леди, они почувствовали сразу, – чтобы понять, что она познала ад уже здесь, в этой скорбной юдоли. И смиренные сестры, хоть и были полны участия и доброты, сторонились ее, ибо она пережила то, чего они были лишены и боялись. Она познала мир, и мир обратил ее в призрак без чувств и желаний.

Никогда еще монахиням Сент-Мартин ле Гран не приходилось видеть такой душераздирающей скорби, такого безысходного отчаяния. Бледная, безразличная ко всему, даже к своему дитяти, Анна была словно слепая. Естественно, девочка тянулась к монахиням, которые наперебой старались угостить ее незатейливыми лакомствами из монастырской кладовой, расчесать ей волосы, рассказать сказку. От Кэтрин сестры узнали, что прежде все они жили в замке в Пограничье, что на них напали шотландцы, ее отец и маленький брат погибли, а их с матерью увез добрый герцог Ричард.

В том, что герцог покровительствовал леди Анне Майсгрейв, было благо для монастыря. В лице Ричарда Глостера сестры разом получили защиту и от Болтонского аббатства, и от бродячих искателей легкой наживы. Леди Анна жила как мирянка в обители, хотя и носила одежду послушницы и почти не поднималась с колен у алтаря. Там она проводила большую часть своего времени. Лишь изредка ее навещал сам наместник Севера, и она покорно сносила его визиты. В остальном ее жизнь в обители отличалась от монашеской лишь тем, что леди Анна имела отдельное помещение, как и мать Евлалия. Ее дни проходили в посте и молитве, в ночных бдениях, спала она на грубых простынях и соломе, носила власяницу, подвергала себя бичеванию. Послушание, воздержание во всем, молчание. Если бы монахини не слышали, как порой она разговаривает с дочерью, они бы решили, что леди Анна – немая.

Сейчас, сидя у воды и подставляя лицо солнцу, Анна пыталась вспомнить то время. Это было как страшный сон. Она помнила лишь, что ночами подолгу не спала, и если не молилась о муже и сыне, то лежала, вспоминая свою жизнь с Филипом Майсгрейвом начиная с того дня, когда она, одетая мальчишкой, смеясь вошла в покои епископа Йоркского и увидела синие внимательные глаза незнакомого рыцаря, до того момента, когда она в последний раз прижалась к его остывшим губам и тяжелая крышка гроба скрыла его от нее навсегда. Она часто плакала в темноте, а позднее ее стали посещать кошмары. Она кричала и металась на своем ложе, маленькая Кэтрин просыпалась и испуганно плакала. Прибегала мать Евлалия. Ее келья находилась рядом, а спала она на удивление чутко.

– В чем дело, дитя мое? Что тебя мучает?

Анна дрожала, как в лихорадке.

– Я не могу найти его тела, матушка! О Боже! Я брожу с Филипом среди руин Нейуорта и ищу тело своего сына. Вокруг кровь, грязь, смрад. Копошатся на земле отрубленные конечности, поднимают головы трупы. Филип смотрит на меня насмешливо, а я вся трясусь. Пресвятая Дева! Я ищу это крохотное тельце, которое было изувечено взрывом. Мой мальчик! Рядом с отцом покоится лишь шлем, что был на нем в последний час, останки же смешались с плотью тех, кто штурмовал замок, и не в человеческих силах было отыскать его!

Анна рыдала. Мать Евлалия прижимала к груди ее голову, утешала. Слова ее звучали глухо, безобразная раздвоенная губа топорщилась.

– Плачь, дитя мое, плачь. Слезы – благодать Божия. И уповай только на Него. Ибо учит Он нас: призови Меня в день скорби, и Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня.

Когда сестры-монахини после ночного богослужения возвращались в общую опочивальню, Анна оставалась стоять на коленях, не отрывая взгляда от тонкой свечи, что теплилась перед реликварием из чеканного серебра со святыми дарами внутри. Сжав на груди руки, она трепетно повторяла:

– Слава и хвала тебе, Мария Присноблаженная. Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего – Иисус, проливший кровь свою за грехи наши… Пресвятая Дева! Будь заступницей Филипу, ибо все, что ни делал он, он делал ради меня. Господь всемилостивый, будь добр к мужу моему и сыну, невинному и не познавшему еще греха!..

Часто, когда Анна возвращалась в свою келью, она находила ее пустой. Кэтрин убегала в общую опочивальню к добрым монахиням. Она боялась тяжких страданий матери, она уставала и мерзла в одиночестве, когда Анна проводила ночные часы в холодной церкви.

Порой Анна замирала, прижав к себе свое единственное сокровище – дочь Филипа, сестру Дэвида. Ей хотелось соединиться, слиться в одно целое со своей крошкой. Но Кэтрин раздражали эти молчаливые объятия матери. Она начинала ерзать, вырывалась и в конце концов убегала либо на кухню, смотреть, как сестра Геновева печет пирог, либо на стены обители, откуда с завистью наблюдала, как деревенские ребятишки шумной гурьбою рвут плющ и остролист для рождественских украшений. Девочка отчаянно томилась в заточении. Привыкнув к жизни в шумном замке, где она была маленькой госпожой и все счастливы были поиграть с нею, она испытывала глубокое разочарование оттого, что это чудесное путешествие завершилось столь печально. Порой она просила мать вернуться в Нейуорт, но леди Анна всякий раз при одном упоминании о замке заливалась слезами. Когда в Сент-Мартин наведывался герцог Глостер, она просила и его, чтобы он увез ее отсюда. Сэр Ричард в ответ мягко улыбался.