Тяжесть венца - Вилар Симона - Страница 10

Анна зябко поежилась, но тут же резко вскинула голову.

– А моя дочь? Как сможем мы скрыть столь очевидный факт?

– Весьма просто. Кэтрин Майсгрейв не похожа на вас. Поэтому я сообщил лордам, что при вас живет ваша воспитанница, сирота из благородного рода, которую вы намерены удочерить.

– Все это ужасно, – тихо проговорила Анна.

Ричард осторожно взял ее руку.

– Обдумайте то, что я вам сказал, кузина. Это не так тяжко, как кажется. Вы должны мне помочь хотя бы на первых порах – пока мы не сумеем рассчитаться с Джорджем и не получим ваше наследство. И пусть все остается в тайне. Увы, миледи, чтобы понять, почему вы стали супругой барона Майсгрейва, надо было бы, подобно мне, увидеть вас в Нейуорте над телом супруга. Человеческие слова не объяснят лордам в Вестминстер-Холле, почему вы предпочли Пограничье всему, что могли по праву иметь в Лондоне.

На другой день Анна ни словом не упомянула о том, как прожила минувшие годы. Она слушала Кэтрин Гастингс, которая, умиленная встречей с племянницей, без устали вспоминала, какой озорной и избалованной была Анна в детстве, не переставая удивляться тому, как изменилась она со временем. Правда, пыл ее несколько угас, когда обнаружилось, как печальна и задумчива некогда столь взбалмошная Энн и как чужды ей родственные восторги леди Гастингс.

С лордом Стенли Анна поговорила, лишь когда посланцы парламента уже отъезжали. Ричард Глостер и леди Гастингс неторопливо ехали впереди, за ними следовал немногочисленный эскорт. Томас Стенли и Анна шли в конце кавалькады, и лорд вел своего мула в поводу.

Анна спросила, как поживает супруга лорда леди Маргарита Бофор. Стенли горько улыбнулся и поблагодарил Анну за внимание к его семье.

– Мне кажется, у вас не все ладно, сэр Томас, – мягко сказала Анна. – Простите мне мое любопытство, но когда-то мы были друзьями, и я радовалась, когда до меня дошли слухи, что вы обвенчались с той, из-за которой готовы были даже взойти на плаху.

Стенли покосился в ее сторону.

– Откуда вам это известно? От герцога Глостера?

– Нет. Ведь я была в Барнете, когда по приказу короля казнили ланкастерцев. И я сама видела вас рядом с палачом.

Стенли кивнул.

– Да, тогда все было по-иному. И мы сами были другими. И вы, и я. Вы называли меня другом, а мне нравилось вас веселить, моя принцесса. Я тогда был влюблен и совершенно счастлив. Когда же моя первая супруга Элеонор Невиль – упокой, Господи, ее душу – почила с миром, я испытал только облегчение, ибо мог наконец воссоединиться с той, кого так любил. Увы, Господь мудрее нас, и он сумел наказать меня за преступное легкомыслие, с каким я воспринял кончину Элеонор.

– Что это значит, сэр Томас?

В воспоминаниях Анны Маргарита Бофор оставалась элегантной дамой, властной и суровой с приближенными и безмерно любящей своего сына Генри Тюдора. Говорили, что долгое время она жила при дворе, оставив сына в Уэльсе у своего деверя Джаспера Тюдора, однако Анна узнала ее, лишь когда леди Маргарита, соединившись с сыном, предстала в образе нежной и заботливой матери и очаровательной молодой вдовы. Они с лордом Стенли были замечательно красивой парой, и, когда стало известно, что они поженились, Анна порадовалась за них. Теперь же, слушая неторопливую речь сэра Томаса, она испытывала глубокое огорчение.

– Еще до брака мы нередко вступали в споры, но это были всего лишь блестящие словесные поединки, которые забавляли нас, как легкое игристое вино. В этом, будь я трижды проклят, была своя прелесть, свой перец. К тому же перепалки чередовались с куртуазными любезностями, которые так модны, но не идут ни в какое сравнение с нашими английскими остротами. Однако уже вскоре после свадьбы эти споры все чаще стали превращаться в ссоры, и моя супруга день ото дня все больше становилась похожа на истекающую ядом и желчью фурию. Ее надменные речи по поводу ее королевского происхождения утомляли меня больше, чем бобовая похлебка во время поста. К тому же все это было сдобрено непомерным религиозным рвением. Каково приходится тому, чья супруга вдруг начинает грезить о крестовых походах или облачается во власяницу и запирает двери своей спальни во все малые и великие праздники, не говоря уже о средах, пятницах и воскресеньях… – Он внезапно умолк, глядя на мраморный профиль шагающей рядом Анны. – Странно, что я все это вам рассказываю… Наверное, мне просто давно хотелось выговориться перед кем-то, кто далек от суеты двора.

Анна повернулась к нему, и тень былой улыбки скользнула по ее лицу.

– Вы забываете, что я невеста герцога Глостера. И однажды могу появиться при дворе.

Стенли лишь пожал плечами.

– Да, это так. Но я позволю себе усомниться, что дело зайдет дальше помолвки. – И, поймав вопросительный взгляд Анны, пояснил: – Когда у женщины такая безысходная печаль в глазах, с трудом верится, что она помышляет о замужестве.

Анна была благодарна Томасу Стенли, но предпочла более не распространяться на эту тему. Она поинтересовалась, как поживает его сын от Элеонор Невиль. Выражение лица барона потеплело, и он сказал с улыбкой, что мальчик очень похож на него, хотя у него и зеленые глаза, как у всех Невилей. Сейчас он в замке Понтефракт, в резиденции Ричарда Глостера, – служит пажом. Анна поинтересовалась, почему не при дворе короля. Стенли, щурясь от солнца, глядел вперед. Ричард, въехав на пригорок, махал ему, чтобы он поторопился. Сэр Томас легко прыгнул в седло.

– Видите ли, миледи, – проговорил он, подбирая поводья, – все дворяне, чьи сыновья находятся в возрасте, предназначенном для службы, стремятся, чтобы они прошли ее у Ричарда Глостера, а отнюдь не у короля. Увы, двор Эдуарда IV, при всем его блеске, известен и своими пороками, в то время как у герцога Ричарда блюдутся старые добрые традиции и юноши при его дворе получают блестящее воспитание, не приобретая при этом скверных привычек. Ричард Глостер крайне строг, и его двор слывет самым благонравным в королевстве.

Анна испытывала смешанное чувство. Восторженным словам о Ричарде монахинь из обители она не слишком доверяла – за ними стояла прямая корысть. Но Стенли был в гуще всех событий, и, уж если он решился доверить сына Глостеру, значит, и она может положиться на горбатого Дика.

После отъезда посланцев парламента Анна, как и велел Ричард, не покидала обители. Да и внезапно испортившаяся погода не располагала к прогулкам. Изо дня в день дул резкий северный ветер, неся тяжелые тучи с дождем, а затем и со снегом. Вздувшаяся речушка в долине бурлила, а земля превратилась в грязное месиво, пока ее не сковало морозом и не затянуло снежной пеленой. Урожай был убран, и монахини вели жизнь затворниц, распределяя свое время между рукоделием и молебствиями. Церковные службы в монастыре посещали лишь арендаторы и монастырские работники из долины, да еще разве что стражники во главе с Джоном Дайтоном. Высокий, сутулый, с длинными мускулистыми руками, в обшитой металлическими пластинами куртке из бычьей кожи, он обычно держался в стороне от кучки прихожан, словно желая оставаться незамеченным. Однако Анна кожей чувствовала его тяжелый взгляд. «Этот человек остался жить вместо Филипа, – думала она. – Господи, я не ропщу, ибо Ты ведаешь, что творишь. Но почему именно он, а не мой муж должен был спастись в ту страшную ночь?»

Анна никогда не заговаривала с Дайтоном. Она понимала, что, поскольку он охраняет ее, она должна испытывать известную благодарность, но не могла преодолеть себя. Этот человек, помимо воли Анны, стал молчаливым напоминанием о гибели ее мужа в Нейуорте.

Долгие часы Анна проводила за чтением. На этот раз Ричард привез ей новую книгу.

– Не знаю, стоит ли это читать женщине, подумывающей о монашеском покрывале, – лукаво улыбаясь, сказал герцог. – Однако сейчас весь Лондон в восторге от «Смерти Артура», и я подумал, что и вам она доставит удовольствие. К тому же написал ее ваш земляк, некий Томас Мэлори. Он из Уорвикшира и был приверженцем вашего отца. Однако вы вряд ли помните его.