Принцесса викингов - Вилар Симона - Страница 29

– Благородный поступок совершил Харальд, – задумчиво поглаживая переносицу, заметил Ролло. – Особенно если знать, как все было на деле.

– Но эти юноши, став воинами, поклялись отомстить тебе, Рольв, – заметил Бьерн.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Они расправились с тем, кого все в Норвегии считают твоим настоящим отцом. Явились в Мер и сожгли его в усадьбе, а вместе с ним и еще шесть десятков человек.

Ролло нахмурился.

– Мы никогда не были близкими с Регнвальдом, но он признавал меня сыном и был отцом, пусть и плохим, для Атли. Ты слышишь ли, брат? Мы должны поднять чашу в память о нем!

Эмма увидела, как Атли принял из рук кравчего огромный рог из тех, которые нельзя отставить, не осушив до дна.

«Он и без того пьян, – подумала Эмма. – Не следовало бы ему продолжать».

И в самом деле, Атли, опорожнив рог, выронил его из ослабевших рук и тут же задремал, откинув голову на спинку кресла. Дышал он тяжело, со свистом.

– Нам следует увести его, Херлауг!

Но юноше не терпелось дослушать рассказ Бьерна. И Эмма тоже узнала, как один из побочных сыновей Регнвальда, Эйнар, отомстил за смерть отца, убив в сече Хальвдана Высоконогого, тогда как двое других братьев Снэфрид поспешили под защиту короля. Ролло был удивлен, когда узнал, что Эйнар считает, что Ролло обязан отомстить за смерть ярла из Мера.

– В Норвегии уже известно, что ты стал вершиной войска[25] в землях франков, и все ждут, что ты приведешь свои ладьи, чтобы расплатиться за Регнвальда. Но прошло еще время, Эйнар откупился золотом от Харальда за убийство Хальвдана, и тебя стали упоминать в связи с этой историей все реже.

– А что же Торир, мой брат? Ведь он был любимцем Регнвальда.

– Торир пьет мед в Мере и тешится с дочерью конунга. Он, скорее, доволен случившимся, так как теперь он полный владыка в Мере.

– Он всегда знал, чего хочет. Ты слышишь, Атли?

Но Атли пребывал в забытьи. Бьерн продолжил рассказ о том, как он и его люди под видом торговцев побывали во многих фьордах, сумев набрать новую дружину для Ролло из недовольных правлением Харальда херсиров. После нового опорожненного рога в нем вновь пробудился голос скальда, его речь запестрела иносказаниями, и Эмма, как ни вслушивалась, окончательно перестала его понимать. К тому же слова Бьерна становились все более невнятными и, хоть глаза продолжали гореть, язык все чаще заплетался.

Эмма вдруг почувствовала взгляд Ролло. Он мягко улыбнулся ей, и она ответила ему. Конунг опустил ладонь на плечо Бьерна:

– Довольно, скальд! Отдохни, пока твоя соседка потешит нас пением.

– О, огненновласая еще и поет! Клянусь светилом, это само совершенство! Однако, Рольв, я так давно не бывал в этих землях, что могу кое-чего не уразуметь, если она станет петь на языке франков.

– Это не столь уж важно. Главное – ты услышишь ее голос!

Эмма запела по просьбе Ролло о графе Роланде, о его походах и гибели. Ей нравилось, как глядит сейчас на нее Ролло – нежно, восхищенно, задумчиво. У Бьерна тоже засияли глаза, из них уходил хмель, сменяясь изумлением и невольным уважением. Он отодвинулся от нее и окинул новым, куда более серьезным взглядом. Умолк и шум в зале. Суровые норманны были весьма чувствительны к музыке и пению, и Эмма, перебирая струны и напевая о том, как окруженный врагами Роланд трубил в свой рог в надежде, что император Карл услышит и явится на помощь, видела, как напрягаются лица воинов, позабывших, что поет она о франкском герое, удерживающем в ущелье вместе с другом Оливье несметные полчища сарацин. Даже словцо «язычник», столь часто применяемое к самим норманнам и обращенное в песне к врагам Роланда, не останавливало их, и они одним духом подхватывали франкское «Аой!» в конце каждой строфы.

Эмма оживилась, румянец покрыл ее щеки, когда же она спела про гибель Роланда и последний аккорд замер, в многолюдном зале не осталось ни одного равнодушного. Даже те из новых норманнов, кто не понял ни слова из песни, казалось, готовы прямо из-за столов отправиться мстить за смерть героя. Вокруг раздавались грохот оружия и требования похода, славы и подвигов.

Ролло засмеялся:

– Прошу тебя, Эмма, спой что-нибудь мирное, уйми их.

И она затянула песню анжуйских краев, которой когда-то обучил ее жених, бедняга Ги, сын графа Фулька:

Большинство норманнов не понимали смысла песни, но ее лихой мотив привел их в восторг, и они принялись притопывать и приплясывать, без устали повторяя припев.

Эмма, смеясь, продолжала. Те, кто разбирал слова, стали хохотать, хлопая себя по бокам и ляжкам.

Даже храпевшие за колоннами норманны поднимались и, сонно таращась, присоединялись к общему веселью. Эмма допела последний куплет и умолкла, глядя на неистовое веселье, которое ненароком вызвала. Лязг железа, выкрики, хвала Бахусу (Кто такой? Должно быть, славный воин, – толковали северяне, ничего не ведавшие об олимпийцах) – все слилось в оживленный гул. Неожиданно в дальнем конце зала произошло какое-то движение, и Эмма увидела, что епископ Франкон вдруг поднялся со своего места и торопливо направился в ту сторону. Встал и Ролло, лицо его вмиг стало суровым, а взгляд был устремлен туда, где сквозь толпу пробиралась группа воинов. Один из них нес древко со знаменем. Мокрое после дождя полотнище уныло обвисло, но Эмма разобрала, что оно голубое. Франки!

Улыбка сползла с ее лица. Она видела, как шедший впереди франкских воинов викинг – любитель поплясать Кетель, непривычно серьезный и сосредоточенный – раздвигает толпу. Норманны замирали, обнаружив рядом христианских воинов. Эмма не видела Кетеля сегодня среди пляшущей толпы, а это значило, что ночью он дежурил на стенах города. А поскольку ночь давно уже сменилась днем, прибывших препроводили к правителю. Эмма увидела, как епископ приблизился к франкам и благословил их, они же чуть замешкались, преклоняя колена. Дальше они двигались уже вместе с Франконом, озабоченным и отдувающимся. До нее долетел недовольный голос Ролло:

– Кетель полный остолоп! Почему он приволок их сюда, не предупредив?

Франков оказалось трое. На них были короткие чешуйчатые кольчуги, из-под которых до икр спускались полотняные туники. На головах – кованые шлемы в форме капюшона, закрывающие шею, с широким, мешающим разглядеть черты лица наносником. Когда воины приблизились, один из них поднес к губам рожок и затрубил.

– Франкское бахвальство, – усмехнулся Ролло. – Я и без этого успел заметить вас. Итак, что привело вас в Нормандские земли?

Воин со знаменем Нейстрии сделал шаг вперед и сдержанно поклонился:

– Нас прислал герцог Роберт Парижский. Он хочет напомнить тебе, о Ролло, что срок вашего договора о мире истекает, и предлагает тебе встречу, дабы решить, продлится ли перемирие или вновь война обагрит кровью наши земли.

Эмма вдруг заволновалась. Франк говорил с луарским акцентом, и – Боже правый! – ей показалось, что она уже слышала где-то этот голос. Она никак не могла разглядеть черты этого бородатого лица, словно разделенного надвое до самой верхней губы полосой наносника, и усиленно пыталась припомнить, кто бы это мог оказаться. Воин был рослый, статный, держался уверенно. Пожалуй, он мог принадлежать к мелитам Фулька Рыжего, и тогда она могла встречать его ранее.