Любовь изгнанницы - Вилар Симона - Страница 42

Анна не опустила глаза, а продолжала смотреть прямо в лицо его преосвященству, размышляя, зачем Генриху VI понадобилось заставлять ее каяться именно этому человеку, который сохранил должность и пользовался неизменной популярностью и при Ланкастерах, и при Йорках. Более того, именно благодаря хлопотам Эдуарда IV он получил кардинальскую мантию и не пожелал возвращаться в Лондон, когда Уорвик вернул трон Генриху Ланкастеру.

За окном хлынул дождь, барабаня в свинцовые переплеты стекол.

– Я слушаю вас, дитя мое, – поторопил принцессу кардинал, видя, что молчание затягивается.

И Анна заговорила. Она словно и не исповедовалась, а лишь сухо излагала суть того, о чем недавно поведала сестре. Это было почти смешно – она кается в грехе, ни на йоту не ощущая раскаяния. Архиепископ, прикрыв глаза, слушал ее, медлительно кивая, а когда принцесса умолкла, он мягко улыбнулся ей.

– Amor facit quod ipsae res quae anantus[23] . Ведь вы этого хотите, дитя мое?

Принцесса недоуменно взглянула на него, а он сказал:

– Зачем вы исповедуетесь в том, в чем не желаете каяться?

– Но ведь это же грех?

– Я отпускаю вам его, потому что вы несчастны и душа ваша заблудилась. Но вспомните слова Спасителя: более радости на небесах будет об одном грешнике раскаянном, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Вы же, дитя мое, на мой взгляд, больны – больны страстью. Хотя страсть сама по себе не так и плоха, если смирять ее волей. Тогда это ведет к совершенствованию. Вы же пришли сюда по принуждению, вы дорожите тем, что считаете грехом, вы даете волю своей страсти, упиваетесь ею, и все, что я вижу сейчас перед собой, не более чем ваша vis appe-titiva[24] , полная тоски и томления. Увы, со времен того плода, что Змий предложил Еве, человек порочен, и подчас его сердцем овладевает такой соблазн, что он забывает о страхе Господнем.

– Ваше высокопреосвященство, но ведь если бы не было умысла Божьего, мы никогда не встретились бы с этим человеком! И если все это произошло – на то была Его воля.

– Промысл Господень неисповедим. Как можем судить об этом мы – черви, пресмыкающиеся во прахе?!

Анна отвела взгляд, а архиепископ вдруг наклонился и ласково провел по ее щеке пухлой мягкой ладонью.

– Я отпущу вам ваши грехи, но, дитя мое, есть нечто, что меня смущает. Это нечто я назову гордыней, ибо лишь гордыня не позволяет вам опомниться и покаяться, как и должно истинной христианке. Когда-нибудь настанет время и вы поймете, что навлекли на себя своим упорствованием в заблуждении… Что ж, может, это и к лучшему, ибо, если бы люди не грешили и в муках не искупали свои прегрешения. Небо лишилось бы притока святых, ибо нет бремени тяжелее и мучительнее, чем бремя раскаяния.

Он увидел, что лицо принцессы переменилось. Никто еще так не говорил с ней. Она могла принять любые упреки, черпая силы в своей любви, но мысль о расплате за упоительное счастье Анна всегда гнала прочь.

– Преподобный отец, если мне суждено оказаться в аду, но вместе с ним – он покажется мне слаще рая!

Архиепископ отпрянул от нее и осенил себя широким крестом.

– Это говорят демоны, ваше высочество. Подумайте о том, что вы можете погубить и обречь на вечные муки того, кого любите.

– Но, ваше преосвященство, вы же сами сказали, что волю провидения нам не дано знать. Кто ведает, ради чего небесам было угодно свести нас, и, возможно, однажды свершится чудо…

Но архиепископ остановил ее, взмахнув перед лицом принцессы широким красным рукавом.

– Чуда не будет, – сухо сказал он. – Перед Богом и людьми вы законная супруга Эдуарда Ланкастера. Библия же говорит: всякий муж должен любить одну жену, и всякая жена должна почитать мужа и слушаться его воли. Вы же этого не приемлете, и в этом все тот же грех – гордыня, худший из всех, в которых может погрязнуть человек. Именно гордыня мешает вам пасть ниц, покаяться и вновь обрести самое себя. Если бы не король Генрих, то вы, леди Анна, вряд ли явились бы ко мне. Поверьте, грешники в чистилище так же упорно цепляются за свою гордыню, она прирастает к ним, словно вторая кожа, и они не в силах прервать свои мучения. Таких даже Христос не может спасти.

После этих слов Анна разрыдалась. Архиепископ положил свою мягкую ладонь на голову Анны.

– Слезы раскаяния – милосердный дар Святого Духа. Блажен, кто омыл слезами грехи свои в этом мире.

Вслед за этим он подверг принцессу суровому испытанию: десять ночей бодрствования и молитвы в соборе, пост на хлебе и воде, и взял с нее обет не вступать в общение ни с кем из мирян все это время.

Первая ночь без сна была для Анны самой тяжелой. Она стояла босиком на ледяном полу в сумраке огромного гулкого нефа. На ней была темно-серая ряса, подпоясанная веревкой, под которой на тело была надета грубая власяница. Ее волосы были распущены, их покрывала светлая монашеская накидка.

После того как церковь опустела и сторож, вооруженный гасильником на длинной рукояти, потушил свечи в высоких светильниках, она осталась почти в полном мраке. Сжимая в руках свечу, она трижды обошла храм с молитвой, а затем опустилась в боковом приделе перед изображением святой Анны, своей покровительницы, и стала горячо молиться. Ее больше не пугала пустота огромного храма, ибо она верила, что место это свято, ведь еще в шестом веке, когда Кентербери был столицей королевства Кент, на этом месте уже высился первый христианский храм, и нынешний собор был воздвигнут на его руинах.

И в дальнейшем каждую ночь она также приходила сюда после окончания службы, когда собор пустел и оставалась гореть лишь одна крохотная плошка в алтаре. Анна опускалась на колени среди леса тяжелых прямоугольных колонн и молилась. Ближе к полуночи приходили монахи для свершения полуночной службы и, ступая попарно, с тихим пением направлялись к алтарю со свечами в руках.

Анна невольно вздрагивала, когда они, словно призраки, появлялись в высокой арке входа. И, пока они оставались в соборе, не могла сосредоточиться на молитве, разглядывая их сонные лица, следила за ходом службы. Лишь одиночество и покой, которые потом снисходили на нее, были ей отрадны, и она отдавалась молитве с таким упоением, какого давно не испытывала.