Лесная герцогиня - Вилар Симона - Страница 84

Он сделал знак, чтобы его подняли. Велел подвести девочку. И, искажая слова, заговорил. Он-де признает этого ребенка своей законной дочерью и единственной наследницей, так как его сын Гизельберт, ввиду своих пороков и непокорности, не достоин стать герцогом Лотарингии. Все достанется Адели, и, несмотря на то, что по Франкской Правде[24] дочери не должны владеть наследством, он просит своих сеньоров и духовных отцов пойти на эту уступку в виде исключения.

Тут же стал диктовать условия завещания, по которому все его земли, титулы и поместья после смерти Ренье перейдут к его единственному ребенку от второго брака, и если Адель потеряет отца до совершеннолетия, – тут он обвел присутствующих взглядом, и многие из них потупились, так как никто не сомневался в том, что Ренье уже не жилец, – то править от ее имени будет граф Верденский Рикуин при содействии короля Карла Каролинга. А в ближайший день Рождества Христова Адель Лотарингская будет обручена с сыном графа Рикуина Верденского Оттоном в соборе города Стене, и вышеупомянутый Рикуин поклянется блюсти интересы принцессы до тех пор, пока она и ее жених не достигнут возраста, положенного для супружества, и не вступят в управление герцогством.

Ренье говорил тяжело, писец скрипел пером, потом следовала церемония подписей и приложения печатей. О Гизельберте никто не упомянул. Все происходило величественно и медленно, и Эмма поняла, что жизнь ее снова меняется, все возвращается на круги своя, и она наконец-то сможет приобрести достойное положение и почет как мать наследницы Ренье и его супруга. Однако судьба столько раз бросала ее с возвышения в бездну, что она не могла избавиться от невольного страха.

Уже вечером в отведенных ей покоях, беседуя с Эвраром, высказала свои опасения.

– Что, если Гизельберт вмешается? Что, если его жестокость в Белом Колодце выплывет наружу и мы с Герлок опять будем обесчещены и изгнаны?

Эврар задумчиво подергивал ус.

– Все зависит от того, на чьей стороне окажется сила. Если Ренье и Рикуин смогут дать отпор принцу, вы с Герлок будете ограждены. Если же нет…

Эмма с замиранием сердца слушала, что скажет мелит. Но он не договорил. И она понимала, что опасность не исчезла. Поэтому ей оставалось лишь надеяться. Конечно, Гизельберт проклят отцом и отстранен, конечно, он болен и находится как бы в стороне от основных событий. И Эмма стремилась воспользоваться данной ей передышкой, стремилась укрепить свое положение. Она добилась от Ренье, чтобы он отписал в ее личное пользование земельные аллоды[25] с пожизненным правом владения, старалась сблизиться и заручиться поддержкой Рикуина Верденского, самого влиятельного на данный момент сеньора, была милостива с представителями духовенства, а, главное, постаралась наладить связи со своей королевской родней.

С королевой Этгивой это не составляло большого труда, и, по сути дела, они подружились. С Карлом же было сложнее. Эмма словно кожей чувствовала неискренность его льстивых речей, да и сама почти через силу заставляла себя быть с ним любезной. И тем не менее виделась с ним ежедневно, принимала участие в его пирах и охотах, стояла рядом с ним во время церковных служб и даже премило болтала с Аганоном, всячески выказывая тому симпатию. Это было противно, но теперь Эмма стала мудрее, научилась прятать свои чувства, но раньше даже и не представляла, сколь это тяжело: жить постоянным притворством, носить маску лицемерия.

С Ренье она виделась ежедневно, но отношения их не шли дальше церемонных приветствий. Ренье считал, что он искупил свою вину перед ней, вернув ее положение, но его отношение к ней не изменилось. Отчужденность, холодность, едва прикрытое недоверие. С такой же подозрительностью он относился и к дочери. Однажды заметил Эмме, что Адель поразительно похожа на нее, но он не чувствует в ней ни на йоту своей крови.

Они были одни в покое, не считая немого раба герцога, и Эмма решилась открыто заметить Длинной Шее, что по тому, как он относился к своему сыну, не слишком понятно, что он и его считает своей родней.

– Но Гизельберт хоть похож на меня, – с холодным упрямством ответил герцог. – Адель же…

– Что вы предлагаете? – с вызовом вскинула голову Эмма.

Какое-то время они мерили друг друга взглядами, и Ренье первым отвел взор. Да, ему нечем было крыть, и если он что-то и подозревал, то должен был смириться. И он уступал. Жизнь его прошла, он понимал, что недолго еще протянет, и теперь его более волновало, что он скажет Творцу, чем то, что ответит людям.

А маленькой принцессе и дела не было до той важной роли, какую предстояло ей играть в Лотарингии. Она бегала по переходам дворца, играла со своим будущим женихом в прятки, и порой они прятались так, что и няньки, и придворные дамы, и сама Эмма с ног сбивались, разыскивая детей. Благо, им было где прятаться. Старый меровингский дворец представлял собой неимоверное нагромождение теремов, флигелей, башенок, коротких галерей, террас с массивными колоннами и черепичными кровлями. Лишь огромное длинное помещение главной залы пересекало эту мешанину варварских архитектурных излишеств. Из-за множества дверей и переходов во дворце можно было заблудиться, четкого плана построек не было. Среди старых стен в беспорядке жались маленькие дворики, в одном из которых высилась статуя меровингского короля Дагоберта, когда-то убитого в соседнем лесу близ Стене, и здесь частенько проходили военные упражнения рыцарей из личной охраны короля.

Карл любил наблюдать за ними, порой приглашал супругу и племянницу полюбоваться этим зрелищем. Воины были подобраны не по знатности, а по воинскому таланту – франки, лотарингцы, бретонцы. А руководил ими рослый норманн, который, как заметила Эмма, внимательно ее разглядывал. Однажды, улучив момент, он подошел к ней, представился. Его зовут Орм, раньше он жил в Нормандии, бывал в Руане, где и видел ее. Она же, сколько ни силилась вспомнить, так и не смогла. Орм даже расстроился, но заулыбался, когда она заговорила с ним на его родном норвежском. Даже сам разоткровенничался, рассказал, что воевал и в Нормандии, и во Франкии, и на Луаре, пока не узнал, что король Карл набирает воинов для своей личной охраны, и решил предложить ему свой меч.

– Я теперь настоящий сеньор, у меня за службу земли близ Суассона, виллы, пашни. А сам я именуюсь рыцарем его величества Каролинга, командую гвардией Карла. Однако порой заноет в сердце тоска по своим. Ролло-то теперь стал истинным правителем, служить ему не менее почетно, чем королю. Да я уже выбрал свое место и не мудро будет возвращаться.

Эмма с волнением слушала его, больше поговорить о Ролло ей было не с кем. Узнала, что после крещения Нормандии Ролло не обделил тех из своих людей, кто пожелал остаться в старой вере, хотя и потребовал, чтобы они покинули его земли. Однако каждый из них получил денег, лошадей и снаряжение и мог ехать куда заблагорассудится. Сейчас Ролло занят покорением Бретани, даже его главная резиденция сейчас на западе, на горе Мон-Томб, откуда удобно совершать рейды на Бретонское побережье. Говорят, Ролло одновременно отстраивает на горе и старый монастырь святого Михаила. Он вообще восстановил немало христианских обителей после того, как крестился. Но к святому Михаилу в Нормандии относятся особо. Святой воин близок пониманию викингов, они считают победителя дракона чем-то сродни своему легендарному Сигурду Неуязвимому. Хотя что там говорить, в Нормандии еще немало капищ бога побед Одина. И крещеные язычники пьют во славу его не реже, чем за архангела Михаила, ибо, пусть они и стали христианами, почитание небесного воинства близко норманнам как сама война. А вот дома у них верховодят уже жены-христианки.

Орм сам женился на девице знатного франкского рода. Однако не желает вкладывать меч в ножны, не захотел оставаться с семьей в своем фьефе[26], а стал воином Карла. Хотя и понимает, что Карл уступает во всем Ролло. А Ролло сам почти король. Со всей Европы к его двору прибывают посольства от государей. Даже от Харальда Норвежского прибыли люди, а ведь когда-то тот назначил награду за голову дерзкого викинга, осмелившегося увести у него Лебяжьебелую. О своей былой госпоже Орм говорил спокойно. Это все в прошлом, его устраивает нынешнее положение. И Эмма понимала его. Разве она сама не отреклась от прошлого? Разве не довольна нынешним положением?