Лесная герцогиня - Вилар Симона - Страница 61

Увидев, как Эмма складывает ткань и выразительно поглядывает на него, он понял, что пора уходить. В его башне было холодно и темно, он долго возился, разводя огонь. Но и позже не лег, а глядел, как пробегают язычки пламени по толстым поленьям. Опять вспомнил, как хороша Эмма, сколько в ней достоинства, мудрости, благородства. Эх, какую герцогиню потерял Ренье в ее лице! И Эврар в который раз мысленно обозвал обожаемого герцога глупцом. Но, с другой стороны, хорошо, что Эмма не досталась старому неблагодарному гордецу. А вот Роллон… Эх, жаль. Лучше всего ей было бы вновь вернуться в Нормандию. Особенно теперь, когда Роллон опять остался один и, как слышал Эврар, повсюду разыскивает свою Птичку. Но, видимо, она сама не желает простить его. Что ж, Эврар был уверен, гордость – порой очень вредная вещь. Видишь ли – даже выслушать его не пожелала!

И еще в одном был уверен Эврар. Что пожелавший забыть о жене и дочери Ренье никогда больше не вернет Звезде Арденнского леса достойного ее положения герцогини.

Но Эврар ошибался.

Глава 9

На Рождество 914 года Ренье прибыл в свой город Намюр.

Он располагался на слиянии двух рек и в то время считался большим городом с почти шеститысячным населением. Домики с черепичными крышами жались между рекой и высокой скалой, на которой когда-то возвышалась цитадель времен владычества Рима. Позже она разрушилась, и Ренье велел использовать ее камень для постройки новых укреплений. И теперь, поднимаясь на реявшую над округой скалу по петляющей по склону дороге, он вскинул голову, глядел на эти мощные, сложенные из камней разной величины стены – толстые, круглые с узкими, удобными для стрельбы из лука бойницами и шатровыми кровлями из темной черепицы.

Несмотря на некоторую грубость постройки крепость производила величественное впечатление. И когда заскрипел подъемный мост и Ренье въехал во главе своей свиты под мощную арку – настроение у него было преотличное. Был Сочельник. Пахло вкусной стряпней, через двор перевесили гирлянды из пихты и остролиста, спешили одетые в кольчуги стражники, кланялись.

В полночь Ренье отстоял в замковой капелле службу, отведал праздничных угощений и был даже весел, много пил. Боли в сердце, которые ранее так донимали его, прекратились, а если в конце пира он и ощутил, как вдруг словно стальной обруч сдавил виски, то приписал это усталости и чрезмерному пристрастию к славному рейнскому вину, до которого был столь охоч, что, даже когда покидал застолье, не удержался, чтобы не допить содержимого большого чеканного кубка.

Удар случился с ним во сне. Проснувшись, Ренье не сразу понял, отчего он настолько слаб и неповоротлив, лишь удивленно поглядел на ставшую неожиданно влажной подушку. Ударил молоточком по подвешенному рядом диску, вызывая слугу. Ударил левой рукой и сам удивился, зачем навязал себе подобное неудобство. Еле дотянулся до висевшего с правой стороны диска.

Однако мальчик-паж, что принес ему подогретую воду для умывания, застыл на пороге и задрожал так, что невольно расплескал жидкость на пушистый ворс устилавшего пол восточного ковра.

– Что это ты вытворяешь, щенок! – возмутился герцог, но тут же испугался сам, чувствуя, что еле ворочает языком, а голос свой, исковерканный и невнятный, слышал словно со стороны.

Паж же вдруг кинулся прочь, принялся громко кричать, скликая приближенных Ренье.

Они все столпились в покое, взволнованно глядя на своего сеньора. Ренье теперь был по-настоящему напуган. Вся его правая сторона отказывалась повиноваться, рука, лежавшая поверх мехового одеяла, слабо дергалась, лицо, начиная с оголенного темени и до подбородка, словно сползло в сторону и было неподвижно, вся правая сторона тела – парализована. И глядя в растерянные лица придворных, он вдруг ощутил такой ужас, какого не испытывал никогда в жизни.

– Но ведь я не испытываю боли! – провыл он, с трудом выговаривая слова, и точно сглазил себя. Боль очнулась в левой, живой стороне, в области сердца и захлестнула, обожгла. Он стонал и выл, и ему казалось, что сердце истекает кровью. Он задыхался, хрипел, лицо его посинело, и все присутствующие в покое кинулись кто куда, причитая, что Длинная Шея отходит в лучший мир.

Но Ренье не умер. Нашли лекаря. Тот велел повыше поднять подушки, почти усадить Ренье. Дышать стало не так больно, но вся правая сторона оставалась неподвижной. Намюрский лекарь оказался неглуп, сразу определил, что с герцогом случился удар и последовавший за ним сердечный приступ. Заготовил успокоительное питье из целого букета трав, велел сеньора не тревожить, но, не желая брать на себя всю ответственность, вызвал лекарей из Льежа.

Вместе с лекарями приехал и епископ Стефан, но Ренье требовал лишь своего канцлера Ратбода. Сам он был уверен, что умрет, постоянно причащался и исповедовался. Его обуял страх перед адовым пламенем, и он каялся непрестанно. Вспомнил о всех своих преступлениях, интригах, предательствах, вспомнил, что повинен в гибели молодого короля Цвентибольда, что желал смерти своей жене Альбраде, что был ей плохим супругом и, по сути, оставил ее на произвол судьбы. А ведь она когда-то выкупила его из норманнского плена. Вспомнил он и о своей нынешней жене Эмме из рода Робертинов, он не знал, где она, но требовал, чтобы ее нашли и вернули ей подобающее по рангу положение.

Придворные удивлялись, они понятия не имели о второй жене герцога, а когда он вдруг стал говорить, что у него есть еще и малолетняя дочь, которую он непременно хотел видеть, вообще растерялись. Где их искать? Сам Ренье не говорил ничего определенного. Мысли его путались, он то требовал послать за сыном, то вдруг вспоминал свою первую и единственную сердечную привязанность, некую Герсенду, которую совратил еще в юности и бросил. Теперь он вдруг затосковал о ней и пожаловал обители в городе Стене, где покоился ее прах, целую земельную пустошь с лесом и несколькими модиями пахотной земли. Вообще Ренье стал вдруг неимоверно щедр и, вызвав писца, диктовал ему длинные списки пожалований обителям, требуя, чтобы везде в Лотарингии молились за него.

Когда в Намюр прибыл канцлер Ратбод и проглядел эти списки, он понял, что Ренье приготовился отбыть в мир иной, и на лице его появилось мрачное, недовольное выражение. Ратбод, епископ Трирский, не испытывал сочувствия к Длинной Шее, но он был сторонником союза с франками и понимал, что если Ренье сейчас умрет и к власти придет его сын Гизельберт, то это повлечет переход Лотарингии на сторону германцев. И тогда ему, Ратбоду, придется туго. Поэтому он привез в Намюр всех известных лекарей и, пригрозив им, велел сотворить чудо и спасти герцога. Ренье должен был жить либо до того, как перед смертью завещает все свои владения Карлу Простоватому в обход прав Гизельберта, либо – и этот вариант больше устраивал канцлера – оставит своим наследником кого-то, кто достаточно влиятелен и силен, чтобы стать герцогом, но при этом остаться верным вассальному договору Ренье с Каролингом.

И у Ратбода даже была кандидатура на этот пост – Рикуин Верденский, глава арденнского рода, человек могущественный, пользующийся уважением в среде лотарингской знати и вполне заслуживающий принять из рук Ренье герцогскую корону.

И Ратбод развил лихорадочную деятельность. Пока знаменитые доктора колдовали над полуживым Ренье, пускали ему кровь, пичкали травяными настоями, а все церкви герцогства денно и нощно молились за жизнь герцога, канцлер рассылал повсюду гонцов, вел переговоры, запугивал, задабривал, одаривал. И он молил о чуде, молил, чтобы Длинная Шея выжил или продержался до тех пор, пока не будет решен вопрос с управлением герцогства. И, видимо, молитвы достойного прелата были услышаны, ибо уже в конце февраля стало ясно, что кризис у Ренье миновал.

Весна настала ранняя, и хотя постоянно шли дожди, Ренье полюбил сидеть в кресле на открытой галерее замка, смотреть, как медленно текут воды серой ленты Мааса.