Исповедь соперницы - Вилар Симона - Страница 54

— Помнишь, Гита, ты читала мне из Овидия, что влюбленных ждут бури, горе и изнурение? Со слов поэта все это выглядело прекрасно. Но в жизни… Сейчас тебе хорошо с Эдгаром, но разве ты забыла, о том, как соблазняет нас царь зла? Он расставляет на нашем пути ловушки именно там, где мы слабее всего. А слабость — это когда мы принимаем лишь то, что приятно, забывая о долге. И я заклинаю тебя, если в тебе есть страх Божий, уйди от своего любовника!

Гита глядела на огонек свечи и молчала. Я даже не могла понять, слушает ли она меня, таким отрешенным был ее взгляд. А я думала, где мне найти такие слова, чтобы вывести ее из ослепления греховной страсти, объяснить глубину всей бездны, в какую ее несет.

И тогда я коснулась того, что, как я знала, для Гиты всегда оставалось важным — о чести ее рода. Любовь, сказала я, делает человека безрассудным, но даже совершая безрассудство, он должен помнить о своей гордости. Хотя бы для того, чтобы не пасть в глазах своего избранника.

— Твое гордое имя досталось тебе от великого предка незапятнанным и окруженным славой, и что бы ты не делала, ты не должна оступаться. А сейчас любые грязные уста могут бросить вслед внучке Хэрварда Вейка «шлюха!»

Гита вздрогнула и закрыла лицо ладонями. Потом гневно взглянула на меня.

— Никто не посмеет называть меня так! Пока я с Эдгаром…

— Не обманывай себя, Гита. Эдгар не сможет закрыть рты всем в Норфолке. Конечно он богат и могуществен, он старается оберегать тебя, но скоро приедет та, которая имеет на него законное право — дочь короля. Неужели ты считаешь, что и перед ней Эдгар защитит тебя? Неужели он предпочтет ссору с ней и ее отцом королем твоим ласкам и нежности? Всем известно, как высоко поднялся крестоносец Эдгар, люди громогласно говорят, что ему открыт путь к графскому титулу. И если ты окажешься помехой на пути к его восхождению… Захочет ли он лишиться всего этого ради податливой саксонской девушки?

Она слушала меня и ее лицо стало тоскливым, как осенние сумерки. Когда же она заговорила, голос звучал хрипло:

— Никто не смеет говорить мне подобное. Но, боюсь, ты не далека от истины, Отил. Кинувшись в объятия Эдгара, я заставила себя забыть о многом. И вот появляешься ты. Даже не знаю, откуда в тебе такое прозрение — в тебе, тихой монастырской девочке. Может это свыше? Помнишь, как ты чувствовала, что я более не вернусь в Святую Хильду? Что ты предречешь мне сейчас?

Я ее не понимала. Ответила, что сказала уже достаточно.

Гита кивнула. Потом глаза ее сверкнули.

— Однако я готова бороться за себя, Отил. И знаешь на что я надеюсь? Что дает мне силы выносить мое — что уж там говорить — позорное положение? Это любовь Эдгара. Я не могу это пояснить, но ни в чем я не уверена так, как в том, что он меня любит. И это дает мне силы… Знаешь, Отил, есть старая английская поговорка: «Можешь взять — бери!» И я хочу попробовать отнять Эдгара Армстронга у Бэртрады Нормандской.

Я даже уронила шаль, в какую куталась. Пока поднимала ее, смогла справиться со смятением. Заговорила спокойно:

— Я верю в чудеса, Гита. Усомниться в них, значит поставить под сомнение само Писание. Однако во что я никогда не поверю, — это в возможность задуманного тобой.

Но она вдруг рассмеялась шальным безнадежным смехом.

— А я-то надеялась, что ты благословишь меня. Ведь как иначе я смогу вернуть доброе имя, как не обвенчавшись со своим любовником?

— Ты можешь вернуть все —мир, покой души и надежду на вечное спасение, если покинешь его и… и если вернешься обратно в обитель. Стены Святой Хильды оградят тебя от мира… от злословия. А Эдгар Армстронг никогда не нарушит клятву, данную перед алтарем в присутствии короля и двора. Хотя бы для того, чтобы сохранить свою честь, раз уж он отнял у тебя твою

Это были верные слова, но отчего-то я чувствовала себя едва ли не предательницей.

Гита словно пропустила мимо ушей мои слова о возвращении в монастырь. Она встала, ходила по комнате, сжимая руки. При свете свечей я видела, как блестело шитье на ее одеянии, одно у горла, другое на кайме верхней туники под коленями. Нижняя темная туника была из какой-то мягкой неизвестной мне материи и в ее складках Гита вдруг стала путаться, словно спотыкаясь.

— Та другая… — вдруг торопливо заговорила она. — Я расспрашивала о ней у Пенды — верного человека Эдгара, и у каменщика Саймона, и оба они утверждают, что Эдгар никогда не проявлял к ней особых чувств там, в Нормандии. У него были иные планы, но Бэртрада сама обратила на него внимание, была навязчива, пока это не стало заметно при дворе. Эдгару это даже грозило неприятностями. Вот тогда, чтобы замять скандал, король и пошел на эту помолвку… Но с тех пор прошло более года и Бэртрада почти не давала о себе знать все это время. Да и Эдгар писал ей редко. Со своей же должностью шерифа он справляется отменно, его не в чем упрекнуть, но он — сакс из мятежного клана Армстронгов и не пара дочери Генриха Боклерка, что лучше других сознает сам король. Да, я знаю, обручение почти приравнивается к супружеству, и Бэртраду ожидают в Денло в конце лета. Однако приедет ли она, если эдгар, допустим, напишет королю, что не считает себя достойным породниться с ним?

Что шериф этого не сделает, понимала даже я — «тихая монастырская девочка», как изволила выразиться Гита. И меня удивляло, как она сама не понимает нелепость своих упований. Ведь никогда еще мужчина не отказывался упрочить свое положение, возвыситься ради женщины, какую уже получил.

— Ты молчишь, Отил? Сомневаешься? Не веришь, что Эдгар из любви ко мне не захочет сохранить наше счастье?

— Не верю, — тихо сказала я. Это было честно, хотя внутренне я содрогнулась, понимая, как делаю больно Гите.

— Что ж…

Я заметила, что она дрожит, слышала ее бурное дыхание.

— Думаю и впрямь настала пора испытать нашу любовь. Поэтому я прямо сейчас пойду к нему. И да поможет мне Бог и Святое Евангелие!

Я даже испугалась ее решимости. Но Гита вышла из покоя прежде, чем я успела вымолвить слово.

Мне оставалось только ждать. Меня никто не беспокоил, я сидела одна, пятаясь представить, как Гита придет к Эдгару, что ему скажет. Она была в таком возбуждении, когда выходила, что я опасалась, как бы она необдуманным словом, какой-нибудь выходкой не испортила все. Хотя, как она могла испортить там, где все было предрешено изначально? И обречено на неудачу. Моей вины в этом нет, все, чего я хотела добиться — это спасти подругу от позора…Но я вдруг подумала, что виновна, подтолкнув подругу к решающему шагу. Почему она даже не обратила внимания на мои речи о возвращения в нашу обитель? И вдруг я поняла, что надеюсь на чудо. Хочу, чтобы этот обаятельный мужчина и моя подруга пришли к соглашению. Как мне это виделось? Никак. Я наблюдала сегодня их легкие, игривые отношения, видела, как им хорошо вместе. Пусть так все и останется. И упав на колени, я стала жарко молиться, прося небеса, чтобы чудо все же свершилось, и Эдгар понял, какое сокровище приобрел в лице Гиты.

Боже, как долго тянулось время! Порой я вставала, ходила из угла в угол, опять начинала молиться. Гиты все не было. Вокруг все стихло, только порой где-то лаяла собака, да раздавалась перекличка часовых на стенах. Порой мне приходило в голову, что зря я так извожу себя. Возможно эти двое опять забыли обо всем, растворяясь в жаре страсти. И тогда я начинала сердиться, или гневалась на себя за злость и недоверие к Гите.

В какой-то миг я почувствовала страшную усталость. Все же у меня сегодня был крайне бурный день. Я решила прилечь на подушках одной из скамей, смотрела, как оплывает воск на свече. И не заметила, когда закрылись глаза, как я словно исчезла в пелене сна.

Проснулась я резко, как от толчка. Села. Свечи догорели до самых розеток. В комнате был полумрак, слабо рассеивающийся отсветами сквозь слюдяные вставки в переплете окна. И тут я различила напротив Гиту, окликнула. Она не пошевелилась. Сидела на стуле подле пюпитра и ее неподвижный силуэт четко выступал на фоне светлевшего оконного проема.