Исповедь соперницы - Вилар Симона - Страница 22

— Ах какие люди правили в старину! — вздыхал тучный Бранд, вытирая глаза огромными, похожими на клешни руками. — Боэвульф и…

Я вмешивался, говорил, что в «Боэвульфе» говорится не об англичанах, а Гармунд, Оффа и Эормер, единственные саксы в поэме. Но Бранд только махал на меня руками. Хорса же не унимался.

— Белый Дракон![19] Постоим за старую добрую Англию! Помянем ее великих королей!

Я пил вместе со всеми. В голове у меня уже шумело и я становился злым — верный признак, что я пьян. Пока я хоть что-то соображал, я воздерживался от споров с этими помешанными на старине саксами. Но от эля, вин, меда словно сам черт тянул меня за язык.

— Помянем, помянем! — вскакивал я. — Клянусь кровью Господней, нам есть на кого равняться из прошлого: царствования Эгберта, Альфреда Великого и Этельстана и впрямь были славными. Но уж как разворовал Англию, валяясь в ногах в викингов, Этельред Неспособный! А Эдвард, прозванный Исповедником…

— Молчи, пес! — взрывался Хорса. — Наш Эдвард Исповедник был святой!

— И полнейшее ничтожество, замечу. Если бы он помнил о своем долге дать стране наследника, а не обещал трон то Вильгельму Нормандскому, то вдруг возвышал Гарольда Годвинсона — стала бы Англия яблоком раздора между саксами и норманнами?

Тут я коснулся запретного. Осквернил их главную святыню — память о прошлом величии, которое в их глазах ничто не могло поколебать. Но я был пьян, все вокруг плыло, хотя я и заметил, как сидевший у порога мой верный Пенда медленно положил руку на рукоять меча. Но саксы — не нормандские рыцари. Те за малейшее оскорбление готовы вызвать на поединок, хватаются за мечи. Саксы же в этом отношении не так скоры. В своем роде. Ибо едва до них доходит гнев, они действуют по старинке — точнее, начинают драку.

Так и вышло. Начал потасовку Хорса. Схватив кубок, он запустил им в меня, но промахнулся и угодил в благородного Бранда. Тут же сосед Хорсы заехал ему по уху за такое оскорбление их главы. И началось — крики, беготня, удары, проклятия, треск и стук ломаемой и опрокидываемой мебели. Кто-то повалил мое кресло. И мне стоило немалого труда даже встать на четвереньки.

— Белый Дракон! Саксы! Белый Дракон! — орали вокруг.

Последнее, что я помню из своего убежища под столом, так это мельтешение ног и как молодой Альрик оттягивал в сторону своего воинственно размахивавшего полуобглоданной костью деда Торкиля. Потом все померкло и я заснул. Даже не почувствовал, как Пенда, словно заботливая нянька, вынес меня на руках из зала.

Пробуждения после подобных пирушек были мучительны. Жажда, головная боль, жжение в желудке, словно глотнул уксуса. Одно хорошо — весть, что неспокойные гости уже разъехались. До следующего раза, как я выкрою время посетить усадьбу. Ибо если саксы и были вспыльчивы, то и быстро отходили. Я сам был их племени и был такой же. Поэтому приму их, как хозяин, едва они вновь посетят меня.

А пока я отправлялся по делам. И, великий Боже, как же было приятно нестись легкой рысью навстречу туманному восходу солнца! Таким мягким золотистым восходом можно было любоваться лишь на таких вот равнинах, где на много миль не видно ни единого холмика. А вокруг колосилось жнивье: ячменные нивы, рожь, даже пшеница, какую я посеял на своих угодьях. На север от них начинались заливные луга фэнов, где крестьяне пасли свой скот. Слышалось блеяние овец и им отвечали ягнята. В голубоватой туманной дымке я видел их тени. Овцы оказались очень прибыльным делом в Англии, приезжие фламандские купцы хорошо платили за шерсть и, как я узнал, цены на нее возрастали из года в год. Но кроме овец у меня были и другие планы. На счет моих лошадок.

Привезенные из палестины, легконогие, с атласной шерстью и стелющимися по ветру хвостами — они благоденствовали на тучных лугах Норфолка. Я заехал поглядеть на них по пути и был просто восхищен. Что в мире есть прекраснее, чем добрые кони — эти совершенные создания Божьи? Впрочем, ехал я сюда не любоваться, а выслушать отчет старшего конюха о том, что все мои кобылы жеребые и следующей весной ожидается приплод. Так же обстояло дело и с теми лошадьми местной породы, которых случали с арабскими жеребцами.

Поистине для меня этот год обещал быть удачным во всех отношениях.

Увы, я рано радовался. Потому, что гораздо позднее, уже в ноябре, я получил от короля тайное послание. В нем говорилось, чтоя должен приложить все усилия, чтобы выследить и задержать человека, которго, по некоторым сведениям, видели в Норфолке и которого я хоршо знаю. Этот человек являлся личным врагом короля, и за его голову назначена неслыханная награда — триста фунтов добрым английским серебром. Имя этого человека — гай Круэльский.

Только дочитав до этого места я понял, что этот человек — мой родственник.

Сырым и промозглым ноябрьским вечером я приближался к Незерби. От боков моего разгоряченного скачкой коня шел пар. Я ехал без охраны. Небесный свод раскинулся над дорогой, как перевернутая чаша — темной посредине и бледно-голубой ближе к горизонту.

Бург Незерби возник впереди темной призрачной массой. Я видел дым над ним, слышал лай собак. Это был час, когда люди уже окончили трапезу и укладываются на ночлег. Но я знал, что Риган обычно ложится позже всех. И мне надо было переговорить с ней наедине.

Она была удивлена моим поздним визитом.

— Эдгар? Я немедленно велю подать тебе закусить с дороги.

Я поднял руку, останавливая ее, сказал, что не голоден и прибыл поговорить с глазу на глаз. Она все еще улыбалась, пока по моему мрачному виду не поняла, что что-то случилось.

— Какие вести я услышу от тебя?

Я протянул ей свиток, с которого на шнуре свисала королевская печать.

— Имя Ги, это ведь по-английски Гай? — спросил я. — Здесь перечислены все его имена: Ги де Шампер, Гай Круэльский, сэр Гай из Тавистока или Ги д'Орнейль.

Пробежав глазами послание, она положила его на скамью подле себя. Казалась спокойной, только руки ее чуть дрожали.

— Да, это мой брат. Я не имела о нем известий лет десять. И не ведаю, что он натворил.

— Он личный враг короля Генриха Английского.

Она пожала плечами.

— Слишком громко для простого рыцаря. Хотя… Чтож, Гай всегда был, как говориться, latfo fаmosus.[20]

— И все же он твой брат! Единая плоть и кровь!

Что-то заплескалось в ее темных глазах. Уголки губ задрожали.

— Эдгар, я понимаю, что если ты объявишь розыск этого человека… моего брата… ты только исполнишь свой долг. И говорю тебе — делай, что считаешь нужным. Мы с Гаем расстались, когда я была очень молода, а он совсем мальчишкой. Ему тогда было тринадцать, самое время, чтобы поступить на службу и обучение к знатной особе. И Гай в качестве пажа был отправлен ко двору старого Фулька Анжуйского. Более мы с ним не общались. И, помоги мне Боже, я не очень тосковала от этого. Ведь мы никогда не ладили с младшим братом, он дразнил и обижал меня. Почему я ему прощала? Это трудно объяснить. Было в нем нечто… некое дьявольское обаяние… и дьявольское беспутство. И хотя с тех пор, как он покинул Анжу, я не имела о нем вестей, но всегда подозревала, что если ему и суждено как-то проявить себя — это будет недобрая слава.

— Зря ты такого мнения о нем, — сказал я почти зло.

Она выглядела растерянной.

Я подошел к огню, поставил ногу на край очага и, упершись в колено ладонями, долго стоял так, не сводя взгляда с языков пламени на сосновых поленьях.

— Я приехал сегодня в Незерби, не для того, чтобы спросить даешь ли ты, Риган, добро на поимку сэра Гая. Я приехал сказать, что рад, что ты его сестра. Грешник он или святой, бандит или неудачник, но то, что я до сих пор жив и свободен — это благодаря ему. Гай Круэльский. Я же знал его под другим именем. Помнишь ты упоминала, что среди ваших имений одно имеет название Орнейль? Еще тогда это звучание показалось мне знакомым. Ги д'Орнейль звался твой брат в Святой Земле. И это был лучший рыцарь в свите короля Иерусалимского Бодуэна II. Потом его прозвали Черный Ястреб. Но расскажу все по порядку.