Дикое сердце - Вилар Симона - Страница 40

Они выехали, едва солнце стало клониться к закату. Всадники еле поспевали за несшейся впереди госпожой. Старая Римская дорога и впрямь была в хорошем состоянии. Плотно Пригнанные плиты гудели под копытами коней. Деревья — старые дубы и буки нависали, как своды галереи, над головой. Скачка немного успокоила Эмму, и, когда Беренгар, догнав ее, заметил, что, если она не хочет загнать Ригунту, им следует сбавить темп, она подчинилась. Усталая лошадь всхрапывала, роняя на дорогу клочья пены.

Эмма немного пришла в себя, стала успокаиваться, однако непрестанно думала о том, как ее встретит Ролло. Ее приезд станет неожиданностью для него. Они расстались отнюдь не друзьями, да и она никогда не проявляла интереса к религиозным торжествам северян. Ей вдруг пришло в голову, что он будет смеяться над ее ревностью. О, она так любит его смех! И даже его гнев. Пусть он разгневается, но лишь бы обнял потом. И тогда она сделает все возможное, чтобы Лив не вернулась признанной любовницей в Руан. Она не потерпит, чтобы она и ее сын жили под одной крышей с этой блудницей.

Она вновь начала волноваться. До Гурне было еще больше трех лье[13] . Невольно Эмма вновь пришпорила лошадь.

В город Гаука они прибыли поздно ночью. Хорошо укрепленный городок Гурне, древний Горнадум, был еле различим в свете неполной луны на правом берегу реки Эпт. На его мощной квадратной башне горел свет, бросая слабые отблески на воду. Но когда Эмма хотела свернуть к нему, Беренгар, лучше знавший эту местность, удержал ее коня за уздечку, указав на светившиеся за рощей огни, где располагался дворец-усадьба ярла Гаука.

Правда, он тотчас пожалел о содеянном, когда Эмма резко пришпорила усталую Ригунту. Молодая женщина сама была очень утомлена дорогой, лучше бы ей было передохнуть в городе перед встречей с мужем. Ибо Беренгар догадался, что послужило причиной неожиданного отъезда Эммы из Руана, и понимал, что без очередного скандала здесь не обойтись.

Усадьба Гаука была освещена куда лучше мирно почивавшего под охраной норманнов города. Как всегда, когда в одном месте собиралось несколько скандинавских предводителей, во дворце шел не прекращающийся ни днем, ни ночью пир. Отблески пламени и луны освещали строения с покатыми крышами и резными головами драконов по краям. Дома располагались по периметру, а за ними виднелись строения, образующие множество внутренних дворов.

Когда стражники впустили путников и изумленно уставились на красивую усталую женщину, в которой многие узнали супругу конунга, Эмма потребовала, чтобы ее провели к Ролло. Но вместо этого к ней вышел местный ярл. В своей богато расшитой узором хламиде и жемчужном венце он выглядел почти как знатный господин галльского происхождения, если бы не множество языческих амулетов на груди на цепочках и не широкий норманнский меч у бедра.

Взглянув на Эмму, Гаук пьяно расхохотался. При свете горевших в колонных подставках факелов она заметила, что он в стельку пьян, хотя держался прямо, лишь лицо раскраснелось и неестественно блестели глаза. Прилипшие ко лбу белокурые прядки казались седыми. На Эмму глядел с издевкой, но заговорил не с ней, а с Беренгаром, осведомившись, какое срочное дело привело их к нему из Руана.

Эмма знала, что Гаук один из ее недругов. Поэтому, едва Беренгар стал что-то говорить о воле госпожи, она, мягко остановив его, кротко попросила хозяина Гурне проводить её к мужу.

— Не уверен, что Рольв сейчас пожелал бы тебя видеть, — заметил Гаук и, отвернувшись, стал отдавать распоряжения рабам, проносившим внутрь строений огромный вертел с обжаренным кабаном.

Эмма стояла, еле переводя дыхание. Она была очень утомлена, казалось, еле держалась на ногах, но ленивая пренебрежительность ярла словно придала, ей сил, а его намек на Ролло привел в волнение, взбодрившее, как опасность. Она вскинула голову.

— Неужели ты, Гаук, так мало почитаешь волю конунга, что не окажешь честь его жене. И где ваше хваленое гостеприимство, раз ты не приглашаешь нас войти?

Гаук все еще какое-то время медлил, глядел с издевкой, но затем приказал слугам позаботиться об их лошадях и лично проводил ее под свод портика. Они оказались в атриуме[14] , представлявшем сейчас пиршественный зал. Здесь было светло и от луны, льющей светлые потоки на головы пирующих, и еще больше — от яркого огня пылающих смоляных бочек.

Странную картину представлял собой внутренний атриум виллы, где на колоннах галерей были прибиты рога оленей, головы кабанов, висело оружие. Когда-то мозаичный пол был утоптан глиной и известью, стояли грубо сколоченные столы, за которыми пировали северяне, кто в шелковом плаще поверх голого торса ив лохматых овчинных штанах, кто в расшитой тунике и прилегающих штанах франков, остриженные, как и франки, но с длинными заплетенными в косы бородами. Они ели, пили, смеялись. Многие были пьяны так, что не заметили Эмму, другие, завидев ее, смотрели пьяно-изумленно, словно не понимая, не мерещится ли она им. Но были и такие, кто поднялся поприветствовать ее.

Она оглядывалась. Ролло нигде не было видно. К ней подошел Бьерн. Шутил, говорил висы, старался усадить за стол. Она шла на негнущихся ногах. Все тело ныло. Увидела, как ее спутники весело усаживаются за столы. Рабы разносили блюда. Бьерн отпихнул одного из них, рассмеялся, когда тот упал.

— Где Ролло? — спрашивала Эмма.

Бьерн вдруг серьезно поглядел на нее, борясь с хмелем.

— Зачем ты приехала?

Она попыталась встать, но он усадил ее.

— Он отдыхает, успокойся.

— А где Лив? Я знаю, что он взял ее собой.

Бьерн пододвинул к ней блюдо с жареными креветками. Наливал в кубок вина, шутил, не отвечая на вопрос. Обняв ее за плечо, стал уговаривать попробовать отменного местного сыра.

Напротив сидел Лодин, вгрызался в свиной бок. Вытирая жир с усов, сказал: — Конунг не хотел тебя видеть.

— Где он?

Усталость и напряжение были мучительны. Она еле сдерживалась.

Лодин хищно скалился.

— Ищи. Но вряд ли тебе понравится увиденное. Хотя иного ты и не заслуживаешь, Птичка.

В том, как он произнес ее прозвище, чувствовались пренебрежение и злорадство. Эмма оттолкнула пьяные объятия Бьерна резко и зло. Он не обиделся, сказал, что лично принесет ей мед в сотах.