Чужак - Вилар Симона - Страница 89

Жутко в промерзшем граде стало. Карина слушала завывание рогов, выкрики служителей и невольно сжала на груди лунницу[122] .

— С Горы начали, — прислушиваясь к протяжным звукам, отметил Третьяк — Да только неправильно это. В теремах, где тепло топят да полны закрома, Верхогрызка вряд ли прятаться будет. Скорее затаится на концах, а то и на Подоле, где избы и землянки скученно стоят.

— К нашему дому идут, к нашему! — дребезжаще застонала Олисья, прислушиваясь. — О пресветлые боги!.. Зачем к нам-то?.. Ведь никто не болен тут.

В углу тихонько плакала Ивка. Знала, что говорят: в богатого и нарочитого болезнь вряд ли войдет, скорее в раба. Но и хозяевам страшно. И когда дикие волховские крики зазвучали у самых ворот, Карина с Олисьей невольно потянулись друг к дружке, обнялись затравленно. Так и сидели, замерев, пока шум и стенания волхвов не стали удаляться.

Всю ночь бродили волхвы по Киеву, и день весь следующий, и ночь за ним. Разбредались группами, вновь возвращались, ходили по лютому холоду. Карина заметила, что после того, как волхвы в третий раз мимо их ворот прошли, страх, как будто приутих. Вон и Третьяк не поднял головы, сидит, чинит упряжь.

А потом… Грозно заревела сурма — и поднялись крики, шум, вопли. Переглянувшись, накинули, кто что, поспешили за ворота, шли туда, где с заборолов можно увидеть, кого тащат. Много народу выскочило, поздравляли друг друга, смеялись. В наступавших потемках было не разглядеть, кого волокут. Говорили, бабу какую-то. К тому, что в баб Верхогрызка скорее вселяется, уже привыкли. На другой день Олисья все вызнала, прибежала, рассказала Карине:

— Знаешь, кого в прорубь кинули? Надбаву, жену Жихареву. И как же билась она, как вопила! И Жихаря лаяла, проклинала. А он даже не вышел глянуть, как суложь сварливую будут под лед пихать.

И подмигнула Карине.

— Все, теперь твой Жихарь. Никто вам не помеха. «Ехать мне уже пора», — только и подумала девушка. Вечером, когда она с Третьяком пошла, запирать ворота, охранник сказал, вбрасывая брус засова в пазы:

— Уж больно ладно для Жихаря вышло, что волхвы избавили его от бесплодной сварливой женки.

— Что это ты, Третьяк, словно баба, начинаешь сплетни разносить?

Снег громко скрипел, когда они шли назад к крыльцу. Звякнув цепью, из конуры выбрался лохматый пес Рудой, потрусил к хозяевам. Третьяк отцепил повод, спуская пса на ночь. И все о том же заговорил: мол, бывало, что волхвам и приплачивают, чтобы выбрали неугодного для кого-то. А Жихарь богат, он может. Да и люди сегодня рассказывали, мол, Надбава сама к волхвам выскочила в носках да в одной телогрее поверх рубахи — будто вытолкнул кто. И слова сначала молвить не могла, только глядела на волхвов растерянно. А потом как кинется прочь. Еле догнали ее, неслась так, словно нечисть сил ей прибавила.

— Видишь, сам говоришь — нечисть, — заметила Карина, трепля за шею ластившегося Рудого. — Мне-то, конечно, Надбава не мила. Но чтоб Жихарь такой грех на душу взял — волхвов вещих дурачить — не поверю. Он мужик серьезный, знает, что после такого обмана ему ни в чем счастья не будет.

— А это мы поглядим, — усмехнулся в бороду Третьяк. — Если не погонишь удалого кузнеца — будет ему удача. Ты ведь для него много значишь. Видел, небось, как он на тебя глядит.

Карина вспомнила, какие яркие золотистые глаза у Жихаря, да кудри русые, да плечи широкие, руки сильные, надежные. У Карины заломило спину, как представила, каково это — оказаться в его руках, губы обдало жаром даже на морозе. А ведь и впрямь, Жихарь теперь свободен. И он придет. Пусть же приходит. Ибо тот, кого она тайно ждет, никогда не явится. А если и явится — то с бедой. Жихарь же сильный и ловкий, в кулачных боях на льду не последний боец — сама видела. Он и защитить сможет.

Но опять, как ил во взбаламученной воде, поднялась со дна души печаль. Карина тряхнула головой.

«Ехать мне уже пора. Самое время».

Монисто князя Боригора изрядно полегчало после Карининых начинаний. А то, что осталось, она припрятала на самое дно сундука. Пусть останется как память о прошлой жизни.

Пока же у нее было, за что новый обоз снарядить, прикупив соль да жито у Микулы Селяниновича. Ибо теперь у нее водились и куны, и вервицы, и мордки[123] .

Микула посмеивался.

— С такой удачей я не подивлюсь, если ты, умница-разумница, соберешься и караван судов в Корсунь снарядишь. Эх, была бы ты парнем…

— Ты бы не столь охотно помогал мне, — лукаво улыбнулась Карина. — Быть бабой в торговом деле — своя выгода.

— И то верно. Вон погляжу — что Кудряш, что остальные твои попутчики хоть в огонь, хоть в воду готовы идти за свою ватажницу.

Во вторую ездку с Кариной неожиданно стала проситься Белёна. Знала уже от Кудряша, куда едут, но тайну хранила. Однако настаивала, чтобы и ее с собой взяли, даже ножкой топнула. И вдруг призналась горько:

— Дома мне совсем тяжело стало. Женихи хаживают, батюшка ворчит, гневится на Кудряша. А тут еще эти слухи, что Кудряш на остров; где терем княгини Ангуш, зачастил. Отец говорит: выбрала себе суженого, какой ни одной бабы не упустит.

Карина тоже знала, что Кудряш наведывается к княгине-хазаренке. Вроде ездит по приглашению, потешить песнями грустную Ангуш, да только частенько там остается. А Карине даже признался, что жалеет черноокую княгиню-иноземку: и сын у нее умер, и муж не балует, как раньше, да еще весть пришла, что в дулебских землях Дир присмотрел себе новую жену, рода знатного, старшинного, — мир крепить, себя тешить новой зазнобой. И Ангуш совсем загрустила. Кудряш же ее утешает. А как?.. И так понятно.

— В пути я хоть с ним все время рядом буду, — просилась Белёна.

И Карина согласилась взять подругу. Более того, сама ходила просить за нее оружейника Стоюна.

А для самой девушки — сколько радости! Никогда ведь нигде не бывала, а тут такое приключение! И Кудряш с ней, и милая подруга Карина. Она, как и Карина, оделась юнаком — в порты стеганые, в тулупчик светлой овчины, за плечами лук со стрелами, колчан, на поясе нож. На лыжах шла хорошо, на усталость не жаловалась. Даже напевала по пути, окутанная морозной дымкой, пока Карина на нее не прикрикнула: на таком холоде можно и горло застудить. А про себя подумала: вот тебе и неженка. Едва поспевала за подругой. Та, упрятав косу под рысий треух, семеня на лыжах, походила сейчас на толстенького румяного мальчика; была Белёна хоть и тонка в талии — Кудряш легко ладонями обхватывал, — но в бедрах кругленькая, грудь высокая, ноги крепкие, коротенькие. Но шли на лыжах эти ноги споро — Белёна не отставала от других ватажников. Морена-Зима между тем продолжала лютовать. На третий день пути, не успели они и земли полян покинуть, началась метель. С ровного ледяного пути по Днепру пришлось углубиться в лес, тащить коней под уздцы, кустарник рубить, дорогу прокладывать, И небо, и земля — весь белый свет был заполнен метущимся снегом. Снежинки забивали ноздри, залепляли глаза, при порывах ветра хлестали по щекам. Деревья стонали на ветру, падали сучья.