Это мой дом - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 44

В дверь заглянул Витя.

– Меня звали? – спросил он неуверенно.

– Не звали, да заходи!

Я пошел ему навстречу, протянул руку. Он, вспыхнув, подал свою.

– Молодчина! – сказал я, отводя со лба его волосы, как это иногда делала Галя. – Что же ты мне-то не рассказал? Порадовал бы!

– А вы… вы всегда говорили: сделал – не хвастайся.

– Ну ладно, беги!

– Постой! – сказал Нариманов. – Дай-ка, я запишу номер дома на Красной. Где пожар был.

Витя удивился.

– А я не смотрел номер. Мне ни к чему было. Его и так можно найти – такой красный, кирпичный, невысокий. Этажа три, не больше. А зачем вам?

– Хочу с этой женщиной познакомиться, маленькую поглядеть.

Витя досадливо поморщился.

– Она подумает – я всем раззвонил.

– Ничего не подумает, я с умом. А теперь беги!

Тяжело опираясь на костыли, Нариманов подошел к окну, проводил Витю взглядом:

– Ах, хорош парень! С удовольствием буду писать!

Ребята были взволнованы. Обрадованы. И конечно же удивлены.

Горошко честно сознался, что он бы лопнул, если бы не рассказал. С ним согласился Лира, который поступки людей всегда прикидывал на себя: «А я бы смог? А я бы как?»

– Это он очень хорошо сделал, – сказала Лида, любившая давать точную оценку людям и событиям. – Мы же сами говорили: делать и не оглядываться.

– Сказать легко, сделать-то трудно, – промолвил Митя. – Если хотите знать – из нас всех кто так сумел бы еще? Только один Коломыта да, может, Степан, больше никто. Верно я говорю, Вася?

Все посмотрели на Васю, но не поняли, улыбается он или хмурится, да и разглядывать его времени не было: Митя тут же стал изображать в лицах, как повел бы себя Коломыта.

– Мы бы все к нему: «Васька, молодец, расскажи!» – Тут Митя у всех на глазах весь становится как-то шире, тяжеловеснее и сквозь зубы цедит Васиным баском: – «Чего пристали? Никого я не спасал. Делать мне нечего – спасать!»

– А Лира? Лира как? – в восторге от этого представления спрашивают ребята.

Митя страшно таращит глаза и во всю мочь кричит:

«Семен Афанасьевич! Галина Константиновна! Федька! Митька! Все слушайте, чего было! Вот тут огонь, тут я, здесь ребенок! Я туда, я сюда, я…»

Голос Мити тонет в общем хохоте.

– Лида, – продолжает Митя, выждав, когда ребята всласть нахохочутся, – Лида бы вот так сказала: «Как мы решили, так я и сделала…» – Тут он вытягивает губы в ниточку, а брови сводит к переносице. – Не обижайся, не обижайся, – прибавляет он своим обычным голосом.

Удивительное дело! Наша обидчивая Лида и впрямь не обижается. Она задумчиво смотрит на Митю расширенными глазами. Так смотрит иногда человек, отдавшись на минуту какой-то своей глубинной мысли.

– А ты? Ты бы сказал? – внезапно спрашивает она.

Все умолкают. Молчит и Митя, однако недолго.

– Я? Если б спросил Семен Афанасьевич: что, мол, у тебя за повязка? – сказал бы. А может, и дожидаться не стал бы, пока спросит. Ну, постарался бы не очень хвастать… но сказал бы! – добавляет он твердо, словно говоря: «Ничего не поделаешь, врать не буду».

– А вот напишет этот… корреспондент… А он скажет, что Витька из нашего дома? – интересуется Литвиненко.

– Скажет, наверно.

Разговор сразу меняет русло: все начинают прикидывать, что скажут в статье про наш дом, как оно все будет, как в школе вывесят газету и все прочтут и как Виктору не будет спасенья от расспросов… И опять Митя свел все к шутке, изобразив, как Якушеву понадобится секретарь – отвечать на письма и вопросы – и как Литвиненко будет справляться с этими секретарскими обязанностями.

Так, с шуткой и смехом, прошел у нас вечер, и мне казалось – за смехом этим прячется хорошее волнение, горячие и тревожные мысли. Едва ли не каждый в этот вечер заглянул в себя, задумался «о доблести, о подвигах, о славе».

Я украдкой поглядывал на Виктора, к которому обращены были дружелюбные и восторженные взгляды, и мне казалось, что по его лицу, радостному и взволнованному, тоже проходит тень тревоги, словно и он понял: «То, что я делаю, принадлежит не мне одному. Вот мои товарищи – они делят мою радость, а если надо будет – возьмут на себя часть моей беды. Я – с ними. Они – со мной».

Через два дня примчался на машине Нариманов. Статья была готова, но не хватало последнего штриха. Нариманов непременно хотел познакомиться с той женщиной и спасенным ребенком. А дома по Витиному описанию, он не нашел и теперь просил дать Якушева ему в проводники.

Мы дождались возвращения ребят из школы, и я разрешил Виктору съездить с Наримановым. Как и в первый раз, он досадливо махнул рукой:

– Знал бы – не ввязывался. Теперь никакого покоя не будет. Семен Афанасьевич, мне ведь уроки делать, куда я поеду!

– Да это недолго! Проедем по Красной, ты покажешь дом, и все. Я тебя мигом доставлю обратно, – пообещал Нариманов.

Вокруг толпились ребята, малыши смотрели на Виктора с завистью и недоумением: дескать, чудак человек, ему предлагают прокатиться в машине, а он еще раздумывает, про уроки вспоминает! Не поймешь этих старших…

И вдруг Нариманов сказал:

– Давайте, я захвачу и мелкоту. Машину веду сам, места хватит.

Визг поднялся такой, что он зажал уши.

– Вот тебе и на! Где же Витька?

Пока малыши усаживались, Виктор исчез. Кинулись за ним, бегали по всему дому и еле отыскали его где-то в саду

– Вот упрямец! – воскликнул Нариманов и усадил Якушева рядом с собой, а на заднем сиденье спрессовались, как сардины в жестянке, Егор, Настя, Лена, Наташа и Борщик. Галя стояла на крыльце и махала вслед.

Галя была глубоко счастлива в те дни. Она почти не говорила со мной о случившемся. И не то чтобы она улыбалась или еще как-нибудь выражала свою радость. Но, взглянув на это тихое лицо, каждый понимал: вот человек, который чем-то очень, до глубины души утешен.

Галя и тревожилась, и горевала, и радовалась всегда про себя. Какое-то облачко – тень заботы – почти всегда ложилось на ее высокий смуглый лоб. А тут оно растаяло.

Виктор, давно занимал ее и тревожил. Она всегда спешила на помощь – он быстро скисал от неудачи. Теперь она знала: поступок сильного, уверенного в себе человека надолго послужит Виктору. Это будет для него надежная опора, постоянное напоминание: «Я могу. Теперь я знаю, что я могу.»

Заслышав издали машину, я вышел к воротам и удивился: малыши не визжат, не машут из окон, даже не похоже, что в машине ребятня. Мелькнуло лицо Виктора, бледное, застывшее. Я ускорил шаги. Машина остановилась во дворе, из нее почти бесшумно вылезли дети, а чуть погодя – Виктор. Он шел к дому так, словно из него вынули самую главную пружину, – весь обмяк, плечи опустились, движения неуверенные, будто он встал с постели после долгой болезни. Глядя ему вслед, я даже не заметил, как прошел Нариманов, и нагнал его уже у своей двери:

– Что-нибудь случилось?

– Понимаете… – ответил он, глядя куда-то в угол, мимо меня. – Понимаете… ничего не разберу. Он тоже не нашел того дома… А я звонил в пожарное управление… Они вообще утверждают, что в тот день в городе не зарегистрировано ни одного пожара.

– Может быть… может, пожар был в другой день? – с надеждой спросил я.

– В этом районе, на этой улице уже полгода никаких пожаров…

– А может, – продолжал я упрямо, – пожар был такой незначительный, что его не зарегистрировали?

Он по-прежнему смотрел в сторону. Я чувствовал – ему жалко меня. Помолчав, он все-таки сказал:

– Но в письме говорится, что приехала пожарная команда. Значит…

– Значит, пожар был зарегистрирован. Так. Догадались вы по крайней мере захватить письмо? Не копию на машинке, а подлинник?

Нариманов вынул из кармана листок бумаги – видно, уже давно держал его наготове. Я взял листок, достал из ящика стола протокол, который вел Виктор на последнем заседании совета. Я взглянул на письмо, Нариманов раскрыл протокол.