Мой класс - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 8

– А с Валей самим вы что делаете?

– С Валей? Я его не одёргиваю, не твержу всё время: «Не зазнавайся, не заносись», но встать над одноклассниками ему не позволяю. Вот он насорил и хочет, чтобы за ним убрал товарищ. Но нет, пусть уберёт сам! Вот он решил задачу раньше всех и победоносно оглядывается. А я ему: «Это хорошо, что ты задачу решил, но поля где? И почему так небрежно написал? Клякса на кляксе. И тетрадка у тебя помятая, неопрятная…» Знаете, с ним, пожалуй, ещё труднее, чем с Витей. Такой неровный и заносчивый характер! И надо выправить во-время, а то ведь все эти колючки и углы отвердеют, оформятся окончательно – вырастет человек плохим товарищем, плохим работником… Да… не просто это.

– Вот именно, – со вздохом ответила я.

– Ну, а те, кто учится хорошо, – благополучные дети, успевающие ученики? Вы думаете, с ними просто? Вот, к примеру, у Володи и Мити в тетрадях одно и то же – пятёрки. Табели одинаковые. А ребята разные. Володин сосед опрокинул чернильницу, залил парту. Володя заставил его всё вытереть и вымыть, а мне ничего не сказал. А Митя? Тот поминутно руку тянет: «Наталья Андреевна, Коля измазал свою тетрадку! Наталья Андреевна, Коля просил у вас учебник, а у него есть свой!» А я его спокойно спрашиваю: «Разве ты Коля? Коля мне всё сам скажет, если захочет».

Мы сидели с Натальей Андреевной в её пустом классе. Было уже темно, а мы всё не зажигали огня. Дождь стучался в окна, и мне, хоть я и слушала её с жадным вниманием, было очень грустно. Я понимала всё, что говорила Наталья Андреевна, и в то же время никак не могла решить самого важного, о чём непрестанно думала: как же мне быть с Колей? Вот она умная, талантливая, думала я, она всегда находит верный путь. А у меня нет этой искры, какого-то особого дара, я ничего не могу придумать – и ничего у меня не получится.

– Но что же, что же самое главное в нашей работе? – спросила я тихо. – Я понимаю, готовых рецептов нет, всякий раз нужно поступать по-разному. Но неужели же нет чего-то самого главного, что поможет даже в самом трудном, самом запутанном случае?

– Самое главное? – задумчиво повторила Наталья Андреевна. – Вот я вам расскажу такой случай. Работала у нас молоденькая учительница. Побывала я у неё на уроках. Как будто недурно. Уроки по всем правилам методики. Спрашиваю: «Хорошие у вас ребята?» – «Хорошие», отвечает. «Скажите, вон тот, на первой парте, что он собой представляет?» – «Прекрасный мальчик. У него одни пятёрки. Очень развитой и смышлёный». – «А тот, черноглазый, в голубой рубашке?» – «Это троечник, средний ученик. Но дисциплинированный». – «А вон тот, курносый, с веснушками?» – «А у этого вообще четвёрки, но по арифметике ниже пяти не бывает»… И, понимаете, – продолжала Наталья Андреевна, – вдруг все эти ребята – черноглазые и голубоглазые, смуглые, светловолосые, веснушчатые, – все стали на одно лицо, и уже только одно отличало их: четвёрочник, троечник, двоечник, отличник… Ну, подумайте сами, разве можно охарактеризовать школьника одними отметками! Как будто отметка может исчерпать человека, будь он даже только восьми лет от роду! Вот это я ей и сказала. А она мне так спокойно: «У меня их сорок, не могу я знать каждого в отдельности». Я вам скажу: мне страшно стало. Как же работать с детьми, если не знать их? Как учить их – даже орфографии или таблице умножения? Сорок ребят – это сорок разных характеров, и тут, поверьте, нет двух похожих, которых можно спутать друг с другом. Учителю не знать своих детей – значит лишиться глаз и обречь себя на работу вслепую, без малейшей надежды на успех. Просто безумие какое-то!

Она помолчала, потом заговорила спокойно:

– Вы говорили, что ваш Савенков – очень испорченный мальчуган. И верно, в нём много неприятного: угрюм, резок, любит делать назло. А всё-таки приглядитесь к нему внимательней. Да вы дома-то у него были?

– Нет.

– Что вы! Непременно надо побывать.

– Я знаю, что надо. Но понимаете, Наталья Андреевна, у меня к нему очень неприязненное чувство. Ко всему, он ещё трус: при Анатолии Дмитриевиче ведёт себя смирно, а только тот за дверь, опять начинает изводить весь класс и меня.

– Да, это тяжело, конечно, – медленно проговорила Наталья Андреевна, – но я уверена, в конце концов вы и его поймёте. Знаете, вот уже сорок лет я в школе – и не припомню случая, чтобы ничего, совсем ничего нельзя было сделать. Вот вы спрашиваете, что самое главное. Для воспитателя самое главное, самое важное – понять ученика. Бывает, беседуешь с учеником на уроках, на экзаменах, оцениваешь его знания, случается даже – даёшь ему характеристику и всё ещё по-настоящему ничего о нём не знаешь. И ждёшь, ловишь, подстерегаешь ту минуту, тот иногда непредвиденный случай, который откроет тебе сокровенное в человеке. В такие минуты, как под лучом прожектора, всё озаряется, всё становится ясно…

НОВЫЕ БАШМАКИ

Однажды мне дали ордера на обувь и одежду, надо было их распределить. Обычно мы с ребятами такие вопросы решали сообща: они лучше знали, кто в чём нуждается, и я прислушивалась к их мнению.

– У Савенкова башмаки совсем прохудились, – нерешительно сказал Саша Гай.

– Ну, Савенкову давать нельзя, – возразил Юра Лабутин. – Да он и сам не просит, понимает, что ему на ордер рассчитывать не приходится.

«А всё-таки дать надо», решила я. Савенков действительно ходил в рваных башмаках.

Когда он явился в школу (по обыкновению, опоздав на целый урок), я вручила ему ордер. Он посмотрел на меня с таким глубоким, неподдельным изумлением, что мне стало не по себе. Ордер он взял и на другой день пришёл в новых кожаных башмаках. Во время перемены я заметила, что его нет в коридоре, и приотворила дверь класса. Николай стоял у окна, поставив ногу на батарею центрального отопления, и бережно вытирал башмак носовым платком. Я тихо затворила дверь и медленно пошла в учительскую.

С трудом я закончила в этот день занятия и, не задерживаясь, пошла домой. Мне было глубоко, мучительно стыдно.

Этот мальчишка раздражал меня, мешал мне. Я не любила его, и он это знал. Ведь если вспомнить, он день ото дня вёл себя всё хуже. Не было ли это ответом на мою неприязнь? И почему я невзлюбила его с первого дня? Что я знала о нём, кроме того, что он угрюм, неприветлив, что у него грязные тетради и неопрятные руки? Ведь Савенков всего-навсего одиннадцатилетний мальчик. Как же я допустила, чтобы у нас началась эта глухая взаимная вражда? Почему у меня не нашлось для него приветливого слова? Как это могло случиться?

На другой день я пошла к Савенкову домой. Он увидал меня ещё во дворе, но не подошёл, не поздоровался, а только посмотрел угрюмо и подозрительно.

– Колька, к тебе учительница пришла, жаловаться будет! – услышала я за своей спиной.

Николай свистнул и с независимым видом умчался на улицу.

Я позвонила, и через минуту мне отворила дверь женщина лет тридцати пяти с хмурым, усталым лицом.

– Вам кого?

– Я к Савенковым… из школы.

– Из школы? – настороженно переспросила она. – Пожалуйста, проходите…

Я пошла за нею в конец скупо освещённого коридора. В небольшой опрятной комнате за столом сидела девочка лет шести, неуловимо похожая на Николая: то же скуластое лицо, те же серые глаза, только взгляд не такой хмурый и губы совсем ребячьи – добрые, пухлые. Когда я вошла, она встала и выжидательно посмотрела на мать.

– Вы кто же будете? – спросила женщина, тоже с ожиданием глядя на меня. – Учительница?

– Да, я учительница вашего Николая. А вы его мать?

– Нет. Он мне пасынок. Мужа на войне убили, вот я и осталась одна с ними двоими.

Она сказала это просто, даже буднично, но я сразу почувствовала, что передо мною усталый, подавленный горем человек.

– Что, верно озорничает Николай? – спросила она.

– Да нет, я не потому, – ответила я. – Просто мне хотелось посмотреть, как он живёт.

– Ну, если будет баловать, скажите: его дядя ремнём поучит. Такой у нас порядок, он уж и сам знает. Вот в прошлый раз во дворе окно расколотил, так с ним дядя по-своему разговаривал. А дома он ничего, помощник. И за девочкой поглядит, и обед из столовой принесёт, и дров наколет.