Катастрофа на Волге - Видер Иоахим - Страница 59

2 февраля 1943 года последние части 6-й армии в северном «котле» Сталинграда капитулировали. Командовавший ими генерал Штрекер, ясно сознавая приближающуюся катастрофу, не раз открыто выступал против действий верховного командования. Незадолго перед этим Штрекер получил радиограмму от Гитлера, который от имени немецкого народа потребовал держаться до конца. В этой радиограмме говорилось о примере южного «котла» и о создании нового немецкого оборонительного фронта, которому будет способствовать каждый час дальнейшего сопротивления. Судя по всему, генерал был готов до конца повиноваться приказу стоять насмерть. Его поведение отражало отчаянную безнадежность и безысходность положения. Лишь когда северный «котел» во многих местах без боя стал рассыпаться, он по настоянию подчиненных ему командиров прекратил бессмысленное кровопролитие. Несколько радиограмм, которые еще успели уйти в штаб группы армий, не давали правильного представления об обстановке. Они являлись своего рода судорожным эхом на «героические» лозунги, которые доходили до умирающей армии извне. Но радиограмма – один из последних признаков жизни окруженной группировки, – посланная остатками 6-й армии в адрес главного командования сухопутных войск, пожалуй, выразила чувства и пожелания всех солдат 6-й армии. Ее текст гласил: «Преждевременные заупокойные речи нежелательны». То был ответ принесенных в жертву войск на прославляющую их гибель похоронную речь рейхсмаршала. Последнее приветствие Геринга, которое было послано им на Волгу и тогда не дошло до нас, подчеркивало, что 6-я армия может записать в свой актив «немеркнущую славу спасения западной цивилизации».

76-дневная битва в окружении, одна из самых кровопролитных битв в истории, окончилась. Но трагедия для уцелевших продолжалась. В связи с неоднократным решительным отклонением русских предложений о капитуляции и очевидным намерением командования 6-й армии сопротивляться до последнего человека Советское командование, по-видимому, не провело серьезных приготовлений к обеспечению больших масс пленных. Для десятков тысяч измотанных, истощенных людей – для здоровых и для больных – это означало новую ужасающую катастрофу и верную смерть.

В то время как жалкие колонны пленных – большей частью в многодневных голодных переходах – отводились от места боев и с трудом продвигались по снежной пустыне в сторону приемных лагерей, специальное сообщение верховного командования вермахта в напыщенных выражениях дало итоговый обзор о битве под Сталинградом. Это лживое сообщение говорило о «неблагоприятных условиях», рисовало фальшивую картину проявленного в заключительных боях героизма и пыталось создать впечатление, будто все участники битвы в беспримерном героическом эпосе пожертвовали собой во имя национал-социалистской Германии. В частности, в сводке говорилось: «Дважды противник предлагал капитулировать. И оба раза это предложение о капитуляции было гордо отвергнуто. Под знаменем со свастикой, которое было водружено на самой высокой развалине Сталинграда, проходил последний бой. Генералы, офицеры, унтер-офицеры и солдаты бились плечом к плечу до последнего патрона. Они погибли ради того, чтобы жила Германия! Их подвиг будет жить в веках вопреки большевистской пропаганде…»

С помощью этой лжи пытались затушевать совершенное по отношению к солдатам 6-й армии предательство и превратить величайшую в истории немецкого оружия катастрофу в героическую легенду. В действительности же в русский плен перешла 91 тысяча солдат из состава объявленной погибшей армии, в том числе 2500 немецких офицеров, один фельдмаршал и 23 генерала.

Вечером 3 февраля я вместе со специально отобранной группой моих сотоварищей по несчастью был внезапно посажен на грузовик. Нас должны были доставить в один из высших штабов. Была лютая стужа. Тесно прижавшись друг к другу, мы сидели под полуоткрытым брезентом, согревая друг друга. Первые допросы, содержавшие в себе каверзные вопросы и угрозы, а также состав нашей группы заставляли предчувствовать недоброе. Среди нас были главным образом офицеры генерального штаба и сотрудники разведывательных отделов, военных судов, зондер-фюреры и переводчики. В их числе были переводчик генерал-фельдмаршала, который участвовал в подготовке капитуляции штаба армии, и начальник разведывательного отдела, офицер контрразведки 6-й армии, которые вскоре были внезапно отделены от нашей группы с тем, чтобы на многие годы исчезнуть.

Наш путь шел сперва через бескрайнее поле проигранной битвы. И мне довелось еще раз увидеть равнину, где бесконечные ужасные следы напоминали о разыгравшейся трагедии. Безмолвными были теперь эти многочисленные лощины и заснеженные равнины. Тем призрачнее выглядели горы искрошенного и искромсанного вооружения, транспорта и техники – эти орудия ремесла смерти. Я увидел расстрелянную колонну наших разбитых и полусожженных машин, я узнал столь знакомые тактические опознавательные знаки десятка искромсанных дивизий, их техника была разбросана повсюду и громоздилась в узких степных лощинах.

По обе стороны дороги перед глазами возникали все новые картины ужаса: печальные следы говорили о том, что здесь прошла колонна пленных. Там лежали – будто из сострадания занесенные снегом – окоченевшие тела безыменных немецких солдат.

Уже спустились сумерки, когда мы проезжали через главную арену битвы – развалины Сталинграда. Обгоревшие искореженные остовы зданий производили жуткое впечатление. Светящиеся краски на вечернем безоблачном зимнем небе погасли, и все вокруг погрузилось в темноту, скрыв раздавленный город. Наша машина стала спускаться вниз по крутому откосу и, выехав на занесенный снегом лед могучей Волги, повернула на север.

Дорога шла вверх по реке. До поселка Дубовка, куда нас везли, было около пятидесяти километров. Дорога вывела нас из зоны ужасов и смерти в мирный, не затронутый войной тыл. Ледяной панцирь величественного потока, имя которого навсегда должно было остаться связанным с нашей печальной судьбой, служил нам асфальтом. Нас заключила в свои могучие объятия чудесная зимняя ночь. В небе мерцали мириады звезд, и я никогда не видел его в таком великолепии. Неправдоподобно близкие, как сверкающие алмазы, горели давно знакомые и все же чужие в этом небе созвездия. Они поразили меня, заставив позабыть о горе и отрешиться от действительности. Мои мысли обратились к прошлому.