Агент ТГБ или приключения Одиссея - Видар Гарм - Страница 12

— А ты, вообще, — шовинист от кинологии.

— Ну вот, я же говорил, что ты злишься!

— Я не злюсь!!!

9

— Эй?! — крикнул Одиссей раздраженно.

— Чего тебе, блохастый? — живо откликнулся «шовинист».

Одиссей стиснул зубы, но стерпел и спросил ровным, спокойным голосом:

— Я ищу Разумного, с хвостом, но без волос?!

— Слышишь?!! — почему-то обрадовался Шовинист. — Он ищет облезлого! Разве он разумен?

— Кто? Облезлый?

— Да нет, блохастый!

— Как облезлый может быть блохастым, у него же шерсти нет?

— Да нет же, облезлый тот, а блохастый — этот!

— А кто же разумный, уж не ты ли?

— А что же, ты думал — ты у нас один разумный?

— А разве меня двое?

— Да, нет конечно, такой как ты — у нас точно один.

— А зачем нам два одинаковых?

— ПОСТОЙТЕ!!! — заголосил Одиссей.

— И все таки прав я! Он не разумен. Он даже плохо ориентируется: стою я или двигаюсь.

— А может ты так стоишь, что это невозможно точно установить..

— ВСЕ! — негромко сказал Одиссей, но таким голосом, что оба спорщика мгновенно умолкли. — Или вы мне сейчас четко и ясно отвечаете на поставленный вопрос или…

Что «или…» Одиссей еще окончательно не решил, но догадывался, что это будет нечто неописуемо неудержимое и трансгалактически катастрофическое, как гравитационный коллапс, например, или желание почесаться.

— Искать облезлого не разумно!

— А мне, — сказал Одиссей, потом подумал и сурово добавил, — и даже очень!

— Это иллюзия! Вот подтверди ему, что это иллюзия!!!

— СТОП! — сказал Одиссей. — Сам ты, как я погляжу, иллюзия. А как Иллюзия может судить об иных Иллюзиях? — и тут же, довольный сам собой и ответил: — Только — иллюзорно! А значит…

— Ничего это не значит… — поспешно выпалил «шовинист». — Ну что же ты молчишь? Подтверди ему!

— А вот я закрою сейчас глаза, а потом открою… и вас не будет вообще! — обрадовано объявил Одиссей и тут же закрыл глаза…

Когда он их открыл, его оппонентов действительно не было, зато прямо у входа в пещеру сидела птичка, размерами не уступающая молодому бегемоту, только в перьях и с крыльями. Птичка задумчиво глядела на Одиссея, по куриному наклонив голову набок.

— Ты чего? — испуганно спросил Одиссей, подумав при этом, что собака это все таки — друг человека, а от такой… птицы, еще не известно чего можно ожидать.

«Решит, что червяк и клюнет… доказывай потом, что ты не верблюд!»

— Мне тут слетать надо, по делу! — хорошо поставленным баритоном объявила птица.

— А я-то чем могу помочь? — осторожно спросил Одиссей.

— Яйцо — постереги! А то эти… теоретики собачьи, решат, что раз хвоста нет, то значит, исторической ценности не представляет, и, как пить дать, — разгрохают!

— Пожалуйста! Если это так необходимо — я с радостью!! — затараторил обрадованный Одиссей, понимая, что при таком развитии сюжета его никто никуда клевать не будет, по крайней мере сейчас.

— Я мигом. А ты — валяй высиживай, чтобы не застыло!

И пока Одиссей обескуражено осмысливал последнее предложение, птица взмыла в посветлевшее предрассветное небо, трепеща несоразмерно крохотными крылышками, компенсируя их величину, интенсивностью трепыхания.

— Э-э-э!!! А как же… — неуверенно крикнул Одиссей, но птичка, вероятно, его уже не услышала.

10

— Вы уверены, что не совершаете ошибку, продолжая медлить?

Голос в трубке был лишен малейших эмоциональных оттенков, кроме, пожалуй, налета этакой благородной интеллектуальной усталости, причем именно интеллектуально-аристократической, связанной с ответственной миссией ношения тяжкого бремени власти, а уж никак не плебейской — интеллектуально-плодоносящей и тем более не усталости физической, откровенно телесной, чуждой истинному аристократу духа, насквозь пропитанному самоосознанием собственной исключительности, — Допущенных к Рулю.

— Я… — слабо попытался сформулировать свою мысль еще недавно столь лучезарный, а ныне несколько поблекший, глава ТГБ.

— Под вашу личную ответственность!

— Я…

— Именно вы! Лично. И если… Впрочем, вы конечно меня понимаете?

— Я… — Сын судорожно сглотнул, но собеседник, не ожидая ответ на свой риторический вопрос, прервал связь.

Сын мрачно посмотрел на телефонную трубку, архаичный способ связи, используемый только для этого прямого канала, и бережно положил ее на рычаг.

«А ведь Он — боится!» — мелькнула в голове главы крамольная мысль. «Непотопляемый» Сын вновь обрел свой прежний вид — свежеотчеканенной памятной медали, выпущенной по случаю юбилея общества «Спасения на минеральных водах», под девизом: «Товарищ верь! Но проверяй и, по возможности, — не уходя от кассы!!!»

«Он боится Непредсказуемости, Нелогичности, Непрогнозируемости, а значит Неуправляемости, что может послужить поводом (о ужас!) усомниться в Непоколебимой Необходимости ВЛАСТИ. Все непонятное с его точки зрения, вызывает смятение и желание либо разъяснить и втиснуть в жесткие четкие рамки, либо запретить, а лучше — уничтожить! Ибо, сталкиваясь с непонятным, высока вероятность обнаружить собственную Некомпетентность и, паче чаяния, Растерянность, что само по себе действует деструктивно на Власть. Управлять необходимо — быть должно! А управлять, всегда проще, если объект управления ходит строем и в том направлении куда его посылают, но уж никак не разношерстной толпой. Впрочем, толпа это уже тоже коллектив, где приложив некоторые усилия, можно тоже кое чего добиться. А вот когда каждый сам по себе, да еще себе на уме, то есть абсолютно не укладывается в заранее определенную жесткую схему… Тут есть от чего взяться за голову. Инстинктивно, — из страха ее потерять.»

Глава ТГБ невольно провел по лицу рукой, как бы проверяя: на месте ли голова? Голова пока была на месте. Сын включил видеофон и, не дожидаясь пока на экране появиться лицо дежурного, рявкнул:

— Командира спецотряда Трансгалактической Дезинфекции ко мне, живо!

11

— Хорошо, что она яйцекладущая, — мрачно бормотал Одиссей искоса поглядывая на вверенное ему яйцо, — а не сумчатая… — но не удержался и саркастически хмыкнул, только лишь на минуту представив, как он сейчас начнет процесс высиживания.

Яйцо было большое и даже очень большое, да чего уж тут скромничать, — просто циклопическое! Только вот Одиссей не был циклопом. Пока! Пока не вернулась доверчивая, но несомненно внушающая уважение и даже некоторый трепет, птичка.

Одиссей поежился вспомнив пернатые габариты и нехотя полез на яйцо. Потом эта задача его увлекла…

Падая с яйца очередной раз, Одиссей заметил (благо уже совсем рассвело) скромно расположившихся немного поодаль зрителей. Зрителей было двое. Один, мрачного вида сенбернар, давно перешагнувший рубеж, когда каждый щенок вызывает только умиление, отрешенно взирающий на тщетность Одиссеевых усилий внести свою лепту в увеличенье поголовья пернатых и прочих яйценесущих. А второй, вертлявый, явно помоложе, — то ли коккер-спаниель, то ли вообще личность с темным прошлым и якобы утерянной родословной.

— Нет, ты только посмотри! Птица «Щекотун Слоновый» себе нового нашла… Я же говорил, что он не разумен! — радостно заявил спаниель и вильнул пару раз облезлым хвостом.

Сенбернар брезгливо поморщился и нехотя буркнул:

— А может в нем проснулся материнский инстинкт…

Одиссей, который только что наконец оседлал неукротимое яйцо, хотел было достойно ответить, но побоялся утратить с таким трудом достигнутое status quo и лишь свирепо зыркнул исподлобья.

— Ты хотел сказать отцовский? — спросил спаниель с юношеской непосредственностью и безумным огнем в глазах.

— Отцовский — это у Щекотунчика, вишь вся в делах и заботах, даже яйцо некогда высидеть! А у… этого — ярко выраженный материнский.

— А у инкубатора тоже материнский? — победно задрав хвост осклабился молодой, но очень ранний спаниель.