Майра - Видал Гор - Страница 6

Будучи по духу наследницей сороковых годов, я не одобряю такого образа жизни. Наркоман по сути пассивен. Я – активна. Хотя, если честно, как может средний человек сделать что-либо значительное в этом сверхперенаселенном мире? В работе, которой он занят, слишком мало интересного, а что касается секса, то тут надо обладать воображением, а кроме того – средствами. Глядя на этих молодых людей, приходит в голову, что они инстинктивно знают, что у них гораздо больше возможностей там, откуда они приехали, и поэтому зачем им суетиться? Скоро они отправятся к себе домой, а их места займут другие, похожие на них настолько, что различить их в состоянии только материнский глаз.

Они какие-то безликие, даже друг для друга, и это объясняет, почему так судорожно, бессмысленно исполняют они свои роли. Утром Глория наденет серебряное парчовое платье и станет подражать Мириам Хопкинс, а вечером ее ансамбль может состоять из леотарда [9] и шляпки от солнца. Для этих молодых людей очень легко перевоплотиться в кого-то, поскольку сами они ничего собой не представляют; и они это знают. Их перевоплощения, однако, редко являются чем-то большим, чем простой сменой одежды или манеры говорить, которую они перенимают у «звезд» мыльных опер и к тому же разбавляют дешевыми шутками ночных телекомедиантов.

Подражание – вещь обычная, особенно в молодости, и мое единственное возражение состоит в том, что нынешние модели в основном того не стоят. В сороковые годы американские парни создали великую державу, потому что они ставили себе в пример Джеймса Стюарта, Кларка Гейбла и Вильяма Эйта. Стремясь быть похожими на великолепных независимых мужчин, наши мальчики смогли победить и Гитлера, и Муссолини, и Того. Способны мы совершить подобное снова? Могут ли безликие клерки и ненатуральные ковбои служить интересам державы? Нет. В лучшем случае это Джеймс Бонд… но каждый раз все заканчивается тем, что он оказывается привязанным к какой-нибудь мраморной колонне, а в промежность ему направлена ракета. Слава улетучилась, осталась только телевизионная реклама, чтобы напоминать нам о былом величии и мужественности.

Из всех студентов только один выбрал для подражания звезду старого кино: самый слабый из всех «восточных» постоянно играет в Хамфри Богарта, но тут он безнадежен. Остальные абсолютно современны и изображают либо ковбоев, либо певцов «кантри», либо актеров английского кино. Надо ли говорить, что все их попытки имитировать соответствующий акцент – кокни там или ливерпульский – абсолютно безуспешны. Кому-то это просто не по силам, другие же приходят в растерянность от одной только мысли, что существует реальный мир вне Южной Калифорнии. Конечно, они могли видеть другие страны по телевизору, но наверняка это было какое-то шоу, а значит, вещь привычная. Даже марсианский пейзаж Юго-Восточной Азии оставляет всех безучастными, когда он подается в узких рамках «ящика»; в то же время люди, имеющие отношение к этой войне, необыкновенно популярны, и ими, живыми и мертвыми, заполняют лучшее эфирное время.

Конечно, вьетнамский опыт сильно повлиял на студентов. «Я считаю, – говорил один из них, – если мы не остановим их там – вы знаете, где они сейчас, – то скоро они окажутся в Лос-Анджелесе». На что я ответила: «Вряд ли китайцы будут хуже управлять этим городом, чем это делает нынешняя администрация, и, честно говоря, если бы удалось уговорить их взяться здесь за работу, – что сомнительно, – думаю, нам следовало бы им это позволить».

После этого обмена мнениями некоторые стали считать Майру Брекинридж чуть ли не коммунисткой, а это не самый худший способ прославиться в Академии, где студенты запуганы до смерти коммунизмом и смотрят на каждого подозреваемого в заговоре или симпатизирующего с благоговейным страхом… что мне нравится.

Что до теории коммунизма, то они ничего в этом не смыслят. Единственной книжкой, которую хоть кто-то из них прочел, было что-то вроде «зеленых берегов»: эдакая авантюрная вещица, написанная в стиле Киплинга и с иллюстрациями Микки Спилейна. Это произведение было постоянным источником каких-то садистских фантазий. Время от времени я слышала, как студенты шептались о сражениях с вьетконговцами, о пытках, с помощью которых у тех добывались нужные сведения… так, как если бы кто-то все это делал от их имени и по их поручению. Насилие не просто притягивало молодых людей. Их мышление было совершенно тоталитарным. Уровень тоталитарности был чрезмерным даже для американцев, и я убеждена, что любой харизматический персонаж из тех, что постоянно мелькают на телевизионном экране, захоти он стать диктатором, получил бы у них полную поддержку.

Я – существо противоречивое. С одной стороны, умом я привержена идеям старой Америки. Я верю в законность, я хочу, чтобы всякое нарушение было исправлено, я хочу, чтобы все имели равные права на хорошую жизнь. Эмоционально же я была бы безмерно счастлива, если бы могла стать мировым диктатором с одной только целью – исполнить мою миссию: уничтожить последние рудиментарные следы мужественности в человеческом роде, изменить отношения полов, уменьшить таким образом население Земли и дать человечеству счастье. И подготовить человечество к новой эре.

Нет сомнений, противоположные заряды создают то напряжение во мне, которое и составляет мою уникальность, сущность, мой гений. Разумеется, все это ощущают. Студенты ломятся на мои лекции. Жаждущие моего внимания и советов, они приходят в восхищение, трепещут и глупо хихикают от того, что я говорю. Они чувствуют мою силу, особенно юноши, которых она влечет, даже если они ее боятся. Конечно, эти студенты не являются типичными представителями нации. В каком-то смысле они глупее среднего американца и вместе с тем обладают значительно большим воображением и мечтательностью. Как и большинство студентов младших курсов, они в самом прямом смысле консервативны: незнакомое тревожит их, и, поскольку у них нет никакого опыта вне того сообщества, которое доктор Монтаг называет «группой одинаковых», они большую часть времени находятся в состоянии, близком к панике, будучи настроены против всего или почти всего. Майрон обнаружил в 1964 году, что все здоровое мужское население поддерживало на президентских выборах Голдуотера. Он написал тогда впечатляющую аналитическую статью и направил ее в организацию «Американцы – сторонники демократических действий», но ответа не получил.

Нельзя отрицать того факта, что Мэри-Энн Прингл из Виннипега – девушка привлекательная и что мне это откровенно не нравится, поскольку я ревниво отношусь ко всем женщинам, хотя в этом для меня нет никакой необходимости. А раз так, то следует признать, что зависть инстинктивно свойственна человеческой природе. Это факт, с которым следует считаться, как с любым другим. Кстати, является ли фактом то, что в моем классе пластики я необоснованно сурова по отношению к Расти, ее приятелю? Да. Сурова. Не следует обманывать себя, да и других к тому же. Никогда не нужно скрывать правду. Без точного обозначения и правильной интерпретации может быть только хаос. По сути, мы все находимся во власти чувств и впечатлений, которые только принимаем за результат строгого анализа и точных формулировок, как безуспешно пытался доказать Роб-Грийе [10] (его старания оживить роман как художественную форму столь же неэффективны, сколь успешны его попытки разрушить искусство кино). Конечно, дать истинное название вещам невозможно. Наш ум слишком слаб, а чувства слишком сложны и непостижимы, и самое большее, на что мы можем рассчитывать, – это приблизительное определение. Тем не менее надо продолжать усилия независимо от того, насколько адекватным будет результат. Фактически для меня стало правилом тут же сознательно подвергать анализу все, с чем сталкиваюсь. Взять Мэри-Энн.

Я была в своем офисе, как раз после ланча, и просматривала записи к завтрашнему занятию по перевоплощению, когда раздался робкий стук в дверь (несмотря на мою клятву никогда не давать антропоморфного определения вещам, у меня не возникло сомнений, что этот стук – результат первого удара по дереву, произведенного испуганным, то есть робким, интеллектом).