Майра - Видал Гор - Страница 16

Клем Мастерс нравится мне все больше. На той первой вечеринке, когда я так бездарно распалась и закрылась в ванной, он вызывал у меня содрогание. С тех пор, однако, у меня была возможность узнать его получше, и я обнаружила, что он единственный из студентов, у кого есть что-то похожее на ум. Стоит ли говорить, что он с востока (Буффало, Нью-Йорк). Хочет стать певцом, но не исключено, что и сам будет писать песни. Сегодня утром после урока перевоплощения я встретила его в коридоре, и он сказал:

– Пошли, детка, я сыграю тебе кое-что, что я только что написал.

– Написал? Или украл у «Битлов», как ту вещь, которую ты записал для программы поп-музыки…

– Язычок у тебя, Майра.

Обвинение в плагиате нисколько его не смутило. Похоже, из всех студентов только он не испытывал страха передо мной, а поскольку в сексуальном плане он меня совсем не интересовал (худосочный юноша, всегда немытый, с черной бородой и толстыми стеклами очков), его непочтительность меня только позабавила.

Клем провел меня в одну из музыкальных комнат, уселся за рояль и громко сыграл несколько синкопированных мелодий, так же громко подпевая с мелодраматическим надрывом. Когда он наконец закончил, я, как всегда, была откровенна.

– Это просто ужасно, Клем.

– Ты просто взбалмошная запутавшаяся птичка.

Он смеялся над Майрой Брекинридж! Моим первым желанием было со всех сил ударить крышкой рояля по его тонким пальцам и размозжить их. Потом я сообразила, что его физические страдания ничего мне не дадут, и тоже рассмеялась (хороший прием в стиле Кэрол Ломбард):

– Почему взбалмошная? Почему запутавшаяся?

– Потому что то, что ты слышала, – это музыка, популярная музыка, и я собираюсь продать партитуру, пьесу за пьесой, для «Четырех шкур».

– Какая партитура? Какие «Шкуры»?

Он посмотрел на меня с жалостью.

– «Четыре шкуры» – это номер четыре и номер двадцать семь соответственно в январском хит-параде. Так что эта музыка – для пьесы о молодом Элвисе Пресли, которую благородный Бак Лонер навязал нам, – принесет мне немного денег.

– В таком случае, думаю, твои песни вполне к месту.

– Я знал, что у тебя есть вкус! Послушай, Майра, У меня прямо-таки нездоровый интерес к тебе. Нет, это чистая правда… Ты мне нравишься, и я вот думаю, почему бы нам…

– Клем, – я была тверда, хотя, чего там скрывать, мне было приятно, в конце концов я же женщина, – ты знаешь, мне приятно с тобой общаться. Ты – единственный студент, с которым можно поговорить. Но я не собираюсь заходить дальше и ложиться с тобой в постель…

– Деточка, детка, – он бесцеремонно перебил меня. – Не со мной, детка! Я не предлагаю идти в постель нам вдвоем. Это примитивно. Я имею в виду вечеринку, может быть, ребят двадцать…

– Двадцать парней? – Даже в дьявольских фантазиях Майры Брекинридж, королевы-воительницы, не возникало таких сцен, в которых она была бы с двумя десятками мужиков сразу. Не слишком ли это много? Психологически?

– Идиотка! Десять парней и десять девушек или, может, семеро одних и тринадцать других, иди девять и одиннадцать. Я хочу сказать, кто же считает в таких случаях? Хочешь поучаствовать? – Клем пристально смотрел на меня через толстые стекла очков.

Я не знала, что сказать. С одной стороны, идея была бесконечно привлекательной. Майрон иногда делил компанию с четырьмя-пятью мужчинами сразу, но он не думал о смешанных составах. Я – да, разумеется. Что до удовольствия, я спешно прикидывала, могу ли я что-либо извлечь из всего этого? Мои коротенькие извилины могли вместить только одного мужчину за раз.

Я пребывала в полном смятении, стараясь привести в порядок свои мысли.

– О, думаю, что я не должна это делать. Только не с людьми, которых я знаю, не со студентами.

– Никаких студентов, детка, Я не подпускаю эту мелюзгу. Нет, ты увидишь всех пятерых из «Четырех шкур» и еще нескольких сумасшедших пташек… о, это как раз для тебя, уверяю…

Я знала, что мои колебания уже выдали мой интерес.

– Возможно, я могла бы просто… посмотреть или немножко в чем-то поучаствовать…

– Все или ничего. Зрители не допускаются, – и написал адрес на клочке бумаги. – Завтра вечером, в десять.

Он шлепнул меня, что я ненавижу, но, прежде чем я успела дать ему коленкой под зад, дверь распахнулась, и мисс Клафф заглянула в комнату, непонятно почему смутившись, она сказала:

– Добро пожаловать на музыкальный факультет, Майра. Мы все тебя разыскиваем.

– Клем играл мне свои сочинения.

– Он очень талантлив! Мистер Лонер хочет видеть тебя прямо сейчас, это срочно.

Бак сидел, положив ноги на стол, в шляпе, надвинутой на один глаз. Поскольку он не только не встал, когда я вошла, но даже не пошевелился, я была вынуждена просто смахнуть его ноги с помощью своей черной кожаной сумки; ноги Бака соскользнули со стола и со стуком упали на пол.

– Встань, когда в комнату входит леди, ты, сукин сын, – ласково сказала я (совсем не так, как Ирен Дюнн в «Белых скалах Дувра»).

– Леди! – Он презрительно фыркнул.

Я подскочила к нему, сумка взвилась для нового удара, но с неожиданной ловкостью он вскочил на ноги и спрятался за стол.

– Ты – никто. Авантюристка, выдававшая себя за жену моего племянника. Я выяснил, он никогда не был женат. У меня есть доказательства. Вот!

Он совал мне судебные бумаги, я не обращала на них внимания. Меня разоблачили, и я понимала, что противопоставить мне нечего. Это моя ошибка.

– Записей о моем браке с Майроном нет ни в одном штате США по одной простой причине, – я выхватила бумаги и швырнула в него, – потому что мы поженились в Мексике.

– Где?

– Мои адвокаты сообщат твоим. Между тем, если решение не будет принято до апреля, я сама займусь этим делом.

Когда сомневаешься, удваивай ставку, как говаривал Джеймс Кэгни.

Я гордо удалилась, однако была потрясена состоявшимся разговором. Я немедленно позвонила моему адвокату и заверила его, что готова представить брачное свидетельство, как только в Монтеррее [24] сделают новый экземпляр.

Тем временем – еще одна неприятность. Я вдруг почувствовала себя ужасно одинокой и беззащитной. В самом деле, могло ли мое состояние улучшиться, после того как от вконец потерявшей рассудок Мэри-Энн я узнала, что Расти покинул город. Когда я нажала на нее, пытаясь выяснить, что и почему, она ударилась в слезы и то ли была не в состоянии, то ли не захотела что-либо рассказать. Я никогда не любила февраль, даже если тепло, как сейчас, и светит солнце.

Мои основные требования к вечеринке были учтены. На мне будут бюстгальтер и трусики, до тех пор пока обстоятельства не потребуют снять их. Клем был вынужден согласиться с этим, когда я обратила его внимание на то, что вопреки уверениям, что студентов не будет, Глория Гордон не только участвовала в вечеринке, но оказалась и ее хозяйкой. Компромисс был принят. Как говорится, по цене и товар (немного дашь, немного получишь).

Вечеринка проходила в небольшом доме высоко на Голливудских холмах. Меня довез туда коренастый немногословный человек, который когда-то был официантом у «Романова» и мог, если бы захотел, рассказать мне тысячу историй о звездах, которых он обслуживал, но вместо этого говорил лишь о погоде и бейсболе. Возможно, он был недоволен тем, что ему пришлось заехать за мной, и был не в лучшей форме.

Когда мы прибыли на место, дверь открыл Клем, на котором не было ничего, кроме очков и большого ключа на цепочке вокруг шеи. Он оказался необыкновенно волосатым, чего я не люблю, член у него был маленьким и выглядел довольно печально, как будто его жевало слишком много людей, хотя сейчас у него не было эрекции и поэтому трудно было оценить его по достоинству; разумеется, он был обрезан, что я нахожу непривлекательным. И конечно, как большинство физически некрепких людей, он считал себя неотразимым (несомненно, тут работает некий психологический закон компенсации). Он тут же сгреб меня своими похотливыми руками, упершись своим мягким желудем мне в промежность, и укусил меня за ухо.