Я приду плюнуть на ваши могилы - Виан Борис - Страница 13

— Не знаю, может быть, вы мне морочите голову. С вами трудно это понять.

— Да я прозрачен, как хрусталь!.. — заверил я ее.

Теперь была ее очередь не отвечать, и в течениенескольких минут она целиком предавалась танцу. Она расслабилась в моих руках и, казалось, ни о чем не думала.

— Хотела бы я быть там, — сделала она заключение.

— И я хотел бы того же, — сказал я. — Тогда бы вы сейчас были спокойны.

От этой фразы у меня самого загорелись уши. Я вспомнил тело Джин. Взять их обеих и одновременно прикончить, предварительно все сказав им. Невозможно…

— Я не верю, что вы думаете так же, как говорите.

— Не знаю, что я должен сказать, чтобы вы поверили, что я так и думаю.

Она горячо запротестовала, заявила, что я педант, а потом обвинила меня в том, что я говорю, как автрийский психиатр. Это было слегка чересчур.

— Я хочу сказать — в какие моменты вы верите, что я говорю правду?

— Мне больше нравится, когда вы ничего вообще не говорите.

— И когда я вообще ничего не делаю?

Я сжал ее покрепче. Она, без сомнения, поняла, на что я намекал, и опустила глаза. Но я не собирался оставить ее так легко. К тому же она сказала:

— Это зависит от того, что вы делаете…

— ВЫ одобряете не все, что я делаю?

— Должно быть скучно, если вы это делаете со всеми.

Я чувствовал, что понемногу продвигаюсь вперед. Она почти дозрела. Еще несколько усилий. Я хотел понять, действительно ли дело на мази.

— Вы говорите загадками, — сказал я. — Что вы имеете в виду?

На сей раз она опустила не только глаза, но и голову. Она на самом деле была гораздо ниже меня ростом. В волосах у нее я увидел большую гвоздику. Она ответила:

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. О том, что вы делали со мной в тот день на диване.

— И что же?

— Вы делаете это со всеми женщинами, которых встречаете в своей жизни?

Я громко рассмеялся, и она ущипнула меня за руку.

— Не смейтесь надо мной, я не идиотка.

— Конечно, нет.

— Отвечайте на мой вопрос.

— Нет, — сказал я. — Я делаю это не со всеми женщинами.

Откровенно говоря, есть очень мало женщин, с которыми хочется этто делать.

— Вы мне морочите голову. Я прекрасно видела, как ведут себя ваши друзья…

— Это не друзья, это приятели.

— Не придирайтесь к каждому слову, — сказала она. -

Занимаетесь ли вы этим с приятельницами?

— Вы думаете, что можно захотеть делать это с подобными девицами?

— Я думаю…, — прошептала она. — Бывают моменты, когда можно много разного делать со многими людьми.

Я посчитал, что надо воспользоваться этой фразой, чтобы чутьчуть крепче обнять ее. В то же время я пытался погладить ее грудь. Но взялся за это слишком рано. Она мягко, но уверенно отодвинулась.

— В тот день, знаете ли, я выпила, — сказала она.

— Не думаю, — ответил я.

— О!.. Вы полагаете, что трезвая я позволила бы делать с собой такое?

— Конечно.

Она опять опустила голову, потом подняла ее и сказала:

— Не думаете же вы, что я пошла бы танцевать с кем попало?

— Я и есть кто попало.

— Вы прекрасно знаете, что нет.

Мне нечасто приходилось вести такие изнурительные беседы. Эта девица выскальзывала из рук, как угорь. То казалось, что она рванулась вперед, то вдруг она становилась на дыбы при легчайшем контакте. И все-таки я продолжал разговор.

— Что же отличает меня от других?

— Не знаю, вы хорошо смотритесь, но есть что-то другое. Например, голос.

— И что же?

— Это необычный голос. Я опять громко рассмеялся.

— Нет, — настаивала она. — Это более низкий голос… более того… Не знаю, как бы сказать… более четкий.

— Это от привычки играть на гитаре и напевать.

— Нет, — сказала она. — Я не слышала, чтобы певцы и гитаристы пели так, как вы. Я слышала голоса, напоминающие мне ваш голос; ну да… там… на Гаити. Голоса негров.

— Вы мне делаете комплимент, — сказал я. — Лучших музыкантов не сыскать.

— Не говорите глупостей!

— Вся американская музыка произошла оттуда, — уверенно сказал я.

— Я так не думаю. Все большие оркестры, играющие танцевальную музыку, — это оркестры белых.

— Ну, конечно, у белых лучше положение, и они могут использовать открытия, сделанные черными.

— Не думаю, что вы правы. Все великие композиторы — белые.

— Например, Дюк Эллингтон.

— Нет, Гершвин, Керн, и все другие.

— Все — эмигранты из Европы, — заверил я ее. — И эти-то — самые лучшие потребители открытий черных. Не думаю, что можно найти у Гершвина оригинальный пассаж, который он не скопировал бы, совершив плагиат, а потом воспроизведя. Предлагаю вам найти такой пассаж в «Рапсодии в голубых тонах».

— Странный вы, — сказала она. — Я не выношу негров.

Это было слишком прекрасно. Я подумал о Томе, я был близок к тому, чтобы вознести благодарственную молитву Господу. Но я сейчас слишком сильно хотел эту девицу, чтобы позволить себе поддаться гневу. А чтобы сделать хорошее дело, не стоит тревожить Господа.

— ВЫ такая же, как другие, — сказал я. — Вы слишком хвалитесь тем, что другим уже давно известно.

— Не понимаю, что вы хотите сказать?

— Вам бы надо попутешествовать, — объяснил я. — Знаете, не только белые американцы изобрели кино, автомобиль, нейлоновые чулки и лошадиные бега. Это касается и джаза.

— Поговорим о другом, — сказала Лу. — Вы читаете слишком много книг, вот и все.

За соседним столом те, другие, продолжали играть в бридж; если я не заставлю эту девицу выпить, я и вправду ничего не добьюсь. Надо быть настойчивее.

— Декс говорил мне о вашем роме, — продолжал я. — Это миф, или он действительно доступен и простым смертным?

— Конечно, вы его получите, — сказала Лу. — Я должна была подумать о том, что вы хотите выпить.

Я отпустил ее, и она скользнула к чему-то напоминающему бар в конце салона.

— Смесь? — спросила она. — Белый ром с красным?

— Идет. Если можно, добавьте апельсинового сока. Я умираю от жажды.

— Это можно, — заверила она меня.

Сидевшие за столом игроки в бридж привлекли наше внимание к себе громкими криками.

— Эй!.. Лу! То же самое для всех!..

— Хорошо, — сказала она, — но вы заберете сами.

Мне нравилось смотреть, как эта девица наклонялась вперед. На ней было платье из чего-то, похожего на джерси, плотно прилегающее, с круглым декольте, открывавшим взору место, где начинаются груди, волосы ее были, как в тот день, когда я увидел ее впервые, на одну сторону — сегодня на левую. Она была гораздо меньше накрашена и так соблазнительна, что хотелось прямо впиться в нее.

— Вы действительно очень хорошенькая девушка, — сказал я. Она выпрямилась, держа в руке бутылку рома.

— Не начинайте…

— Я не начинаю. Я продолжаю.

— Значит — не продолжайте. С вами все идет слишком быстро. Пропадает все удовольствие.

— Нельзя, чтобы все длилось слишком долго.

— Вовсе нет. Если это приятно, это должно длиться всегда.

— А вы знаете, что может быть приятно?

— Да. Например, разговаривать с вами.

— Это приятно только вам. Это эгоистично.

— Да вы просто хам! Скажите еще, что от моих разговоров сдохнуть можно!..

— Я не могу смотреть на вас, не думая, что вы созданы не для разговоров, а разговаривать с вами и не смотреть на вас трудно. Но мне хочется продолжать нашу беседу. Пока я говорю с вами, я не играю в бридж.

— Вы не любите бридж?

Она наполнила стакан и протянула его мне. Я взял его и наполовину осушил.

— Мне нравится это.

Я указал на стакан.

— И мне нравится, что приготовили это вы.

Она порозовела.

— Так приятно, когда вы такой.

— Уверяю вас, что могу быть приятным в массе других ситуаций.

— Вы — позер. Вы хорошо сложены и думаете, что все женщины только этого и хотят.

— Чего — этого?

— Физического.

— Те, кто этого не хочет, — уверенно сказал я, — никогда не пробовали.