Весы - Вежинов Павел - Страница 4

Мрак. Кажется, с этого мы и начали. Но мрак в палате был разреженный, теплый, его можно было терпеть. И все-таки сердце у меня сжималось. Только теперь я понял, что означает для человека видимое присутствие вещей и предметов. Они его подбадривают, дают ему чувство реальности и уверенности в себе. А эти, чуть заметные во мраке тени и контуры только пугали меня. Столик в углу походил на зверя, готового к прыжку. Из-под соседней кровати высовывалась крысиная морда. Я знал, что это мне кажется и что крыса всего – мои же шлепанцы, и все-таки был неспокоен. Я не понимал своего состояния, но теперь я теперь оно мне понятно. Человек может быть по-настоящему человеком, только пока над ним светит солнце. Во мраке он превращается в прачеловека и готов лезть в пещеру, карабкаться на дерево или прятаться в свайном це – подальше от опасности. Наверное, оттуда же у человека зародились те темные чувства, которые и по сей день остались темными.

Чтобы отвлечься, я решил думать. О чем я мог думать? Разве что снова потрудиться над именем жены? Я расслабился и стал терпеливо ждать. Я и не знал, какие неприятности накликаю на свою же голову. Сначала имена медленно, как капли, процеживались у меня в памяти. Крум. Борис. Симеон. Петр и Асень. Потом капли забарабанили, потом хлынули дождем. Иван. Христо. Васил. Тодор. Александр. Александр I, Александр ІІ, Александр III… Куда я забрался, это мужские имена, а мне нужно женское имя, имя моей жены. Амнерис, Агамемнон, – постой, опять мужское, – Лукреция, Агриппина, Жозефина, Клеопатра… нет, это не болгарские имена. Но я не мог вспомнить ни одного болгарского имени… Ага. Здравствуй, дорогая Иванка! Хорошо. Иванка, Драганка, Виолета, Цвета. Ирина, Комбина… Нет, не так, надо выговаривать медленно, чтобы не обрывалась нить. Но я не мог медленно. Имена стучали, как сухие гербовые штемпеля, после которых не остается никакой краски. Я хотел передохнуть, упокоиться, но автомат внутри меня щелкал безостановочно и беспощадно. Я не знал, как его выключить, я не знал механизма проклятого мозгового аппарата. Лили, Вили, Люси, Пуси. Глупости. Колесо вертелось. Нина, Мина, Здравка, Буда, Рада, Бистра. Бистра Нанева. Кто такая Бистра Нанева? Кажется, архитектор. Или скульптор. Конечно, скульптор. Сейчас она работает в Париже…

Только к рассвету я как будто что-то нащупал. И тут же успокоился и заснул. Маленькое чудовище, скрытое в черепной коробке, затихло лишь тогда, когда добилось своего.

Утром в мою палату вошла новая медицинская сестра. Она тоже была чистенькой, свежевымытой и выглаженной, но в отличие от ночной дежурной смотрела светлее и приветливее, с косенькой, но очень милой улыбкой.

– С добрым утром, товарищ Балевский, как вы себя чувствуете? – спросила она по-свойски, будто мы были давным-давно знакомы. Она сунула мне под мышку градусник. Прикосновение ее прохладной руки было особенно приятно.

– Как будто ничего, – сонно ответил я.

– Скоро придут брать у вас кровь. Ведь вы не боитесь?

– Боюсь, – ответил я.

– Не может быть! Такой мужчина, как вы!

И она повернулась к двери. Надо было удержать ее хотя бы ненадолго.

– Извините, сколько в нашем отделении медицинских сестер?

– Шесть, – отозвалась она. – А вам какая нужна? Я описал ей молодую женщину, которую увидел первой после того, как открыл глаза. Она задумалась.

– Нет, это не сестра. Это одна из ваших посетительниц.

– Вы уверены?

– Конечно. Она и сказала нам, что вы пришли в себя.

И я снова остался один. Я был слегка озадачен. Еслио посетительница, почему она сразу ушла? Ей следовало остаться, поговорить со мной или хотя бы поить меня с благополучным исходом. Почему она так странно, так необъяснимо? И я начал строить догадки. К тому же мысль моя работала четко. Было очень приятно иметь в голове такую точную и ясную мысль.

На завтрак мне принесли манную кашу – размазню. Приличную порцию. Но это я теперь говорю, что ел то кашу, тогда же я этого не знал. Я проглотил ее мгновение ока, отставил тарелку и свирепо огляделся сторонам. Из-под соседней кровати действительно л носок синего суконного шлепанца. Будь это не шлепанец, а какой-нибудь кролик, например, я бы зверем набросился на него, – такую алчность, такое неодолимое желание есть я ощущал в себе, вернее, в недрах своего тела. В самых глубоких, самых потаенных своей плоти. Тогда я думал, что этот неистовый никогда не пройдет, но я ошибался. Через месяц, вернувшись домой, я ел не больше воробья, да и то главным образом овощные блюда. Явилась девушка с милой улыбкой, чтобы забрать у меня термометр. Она была еще веселее и дружелюбнее, в первый раз. На пороге она обернулась и даже примовилась со снопиком термометров в руке.

– Пришлю-ка я вам парикмахера, – заявила она, – чему пугать людей щетиной?

Снова мелькнула милая улыбка, и сестра исчезла, Интересно, она в каждой палате так мило улыбается? подумать об этом было неприятно. В десять часов наконец-то пришел врач Топалов. Он сел рядом с кроватью, небрежно пощупал мой пульс и с удовлетворением произнес:

– Глаза у вас ясные… Вы вспомнили о себе что-еще?

– Да, доктор, – с гордостью заявил я. – Имя жены. Ее зовут Лидия.

Он удивленно посмотрел на меня. Пришлось подробно рассказать ему о моей первой, такой беспокойной ночи. Кажется, мой рассказ ему очень понравился.

– Вы нащупали удачный метод. Но не надо увлекаться, особенно сейчас, вначале. Чем меньше вы будете волноваться, тем лучше.

Меня удивил его шутливый тон.

– Что еще вы о ней вспомнили?

– Кажется, она окончила балетное училище… Но я в этом не уверен…

К сожалению, и врач не мог опровергнуть или подтвердить мои предположения на сей счет – он просто не знал ее.

– Вам ничего не снилось этой ночью? – снова поинтересовался он.

Снилось… снилось ли мне что-нибудь… Я знал само слово, но никак не мог вспомнить, что оно означает. Врач пробовал помочь мне, но я, видимо, не совсем его понял.

– Нет, мне ничего не снилось. Я заснул, будто провалился в какую-то черную яму, а когда пришло время, выбрался из нее.

– Постепенно? Или сразу?

– Просто открыл крышку и вылез.

– Мне так хотелось, чтобы вам приснился сон, – огорченно сказал мой врач. – Когда мы оперируем желудок, например, после этого ждем, чтобы у больного пошли газы. Раз пошли газы – больной вне опасности, биологические ритмы и функции организма действуют. А после такой операции, как у вас, весьма желательно, чтобы вам что-нибудь приснилось, все равно, что. Хотя мне далеко не безразлично, что именно.

– А причем здесь все-таки желудок? – поинтересовался я.

– Аналогия близкая. Наука называет сон весьма существенной функцией мозга. Я же считаю его одним из величайших чудес живой материи. Именно сон – тот врач-гигиенист, который выбрасывает со складов нашего сознания все, что подлежит порче. И по ночам сжигает эти отходы. Почему ночью? В том-то и заковыка. Потому что ночью его хозяин спит и помешать ему не может. Какой хозяин потерпит, чтобы кто-то тайком ходил по его дому, распоряжался его добром? Сон складывает все это добро в кучу, чиркает спичкой… Вспыхивает огонь, поднимаются облака дыма, в которых все смешивается самым фантастическим образом… Это мы и называем сновидением…

Вам все это может показаться банальным, но я слушал его с возрастающим интересом. Он чего-то добивался от меня, а я не понимал, чего именно. Он показывал мне пути, о существовании которых я не подозревал. Как это ни странно, человеку, обычному человеку, куда легче представить себе раздвоенное сознание, чем сознание неполное. Наверное, именно к этому стремился мой врач – дать мне какое-то представление о том, чего мне не хватало. Но это ему плохо удавалось, да вряд ли он и рассчитывал только на собственные силы.

Наконец мы кончили. Он задумался.

– У вас есть какие-нибудь желания?

I – Да, конечно! – воскликнул я. – Нельзя ли увеличить мне порцию еды? Я все время хочу есть. Аппетит зверский…