Ночью на белых конях - Вежинов Павел - Страница 84

— Вы и сейчас ходите?

— Теперь Кристе со мной скучно. А одна я не могу. Так что давно не ходила. Сегодня для меня просто праздник.

— И для меня, — сказал он.

Можно было и оставить при себе это дурацкое признание. На Марию он не смотрел, но ему показалось, что какая-то тень скользнула по ее лицу. И потому поторопился сказать:

— Я вообще питаю слабость к рекам и озерам. С самого детства «озеро» было для меня одним из самых красивых слов… Может быть, потому, что вокруг Софии нет озер.

— Да, действительно красивое слово, — кивнула она. — «Видения у синего озера». Как я плакала на этом слащавом фильме.

— Значит, вы немного сентиментальны?

— Вряд ли.

— И после этих видений ни разу не побывать на водохранилище, — удивился он. — Это же так близко от Софии, какие-нибудь сорок километров.

— Только из-за автобусов, — сказала она. — Я никогда не езжу ни в трамваях, ни в автобусах. От давки мне просто делается дурно, хоть кричи. На Витошу мы всегда ходили пешком — и туда и обратно. Криста плакала у меня на руках.

«Вот, значит, на кого похожа девушка. Поэтому-то она так панически и сбежала из операционной. Нервы не выдержали».

— Я знаю, о чем вы подумали, — сказала она.

— О чем?

— Да о том, что Тинка похожа на меня.

В первый раз с тех пор, как они выехали, Урумов оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее с удивлением.

— Совершенно верно! — признался он. — Я просто поражен.

— А теперь вы подумаете, что я так же впечатлительна, как она.

— Уже подумал!

— Мы с Христиной совсем разные, — сказала она. — Я не так впечатлительна и не так слаба, как она… Да и нет у нее — как бы это вам сказать — моего чутья к людям. Наверное, она никогда о них глубоко не задумывается.

— И чем же вы это объясняете?

— Не знаю, трудно сказать… Но я мало общалась с людьми, почти всегда жила одна… И просто привыкла спрашивать себя — что они сейчас обо мне думают?.. Конечно, потому что боялась, как бы они не подумали чего-нибудь неприятного. Вероятно, я была довольно мнительной. Или честолюбивой.

— Не вижу ни того, ни другого.

— Может быть. Женщины моего поколения воспитывались в духе свободолюбия. Девушкой я читала Ибсена, Стриндберга, Зудермана… Вы читали «Кошачью тропу»?

— По правде говоря, нет.

— Неважно… Роман так себе. Я только хотела сказать, что всегда любила образы сильных и свободных женщин. Такая тогда была мода…

Она смолкла, испугавшись, что чересчур разоткровенничалась. Наверное, за всю свою жизнь она никогда еще никому не рассказывала о себе, даже сбежавшему мужу. И до сих пор не имела случая узнать, что именно в этом — в возможности свободно говорить и судить о себе самой — и заключается самая большая и глубокая радость дружбы. Говорить о себе другому. Лучший способ познать самого себя. Потому что совсем не одно и то же думать о чем-либо или это высказать.

Через некоторое время они выехали на высокое плато у самой плотины. Перед ними расстилалась спокойная гладь водохранилища, вдали чуть виднелись берега, окутанные голубой утренней дымкой. В чистой воде с предельной четкостью отражалось небо, крутые берега, облака, каждое отдельное дерево. Даже чайки, казалось, летали в двух образах и, касаясь воды, словно бы целовались со своими двойниками. Затем машина въехала в редкую белоствольную рощу с такой свежей зеленью, будто листья распускались у них на глазах. Урумов, очарованный, замедлил ход. Под самым носом машины шоссе неторопливо пересекла куропатка в сопровождении своего пушистого потомства. Вдруг Урумов заметил слева грунтовую дорогу, свернул и поехал по ней. Они оказались в молодой сосновой рощице, такой густой, что даже коза с трудом пробралась бы через нее. Когда сосны поредели, Урумов завел машину в какой-то зеленый туннель и остановился.

Шагов через десять они вышли на совсем открытое место. Озеро здесь было не слишком широким, и вновь в его глади отражались берега и облака. Обоим казалось, что они попали в самый центр какого-то фантастического мира, состоящего из двух совершенно одинаковых половин, — крутизна скрывала даже береговую линию. Они сели на сухую траву. Оба долго молчали, не испытывая от этого никакого стеснения. Наконец Мария заговорила:

— Я слышала, вы стоите на пороге очень большого открытия… Великого открытия, как скромно выразилась моя дочь.

— К сожалению, это не совсем так. Бывают недописанные книги или неоконченные симфонии. Но не может быть недооткрытых открытий. Открытие или есть, или его нет, средние положения не засчитываются.

— Вы слишком скромны.

— Вряд ли… К тому же, по мнению моего племянника, излишняя скромность в науке — порок.

— Думаю, что он-то подобными пороками не страдает, — сказала Мария.

— Отнюдь… Как и каждый чересчур здравомыслящий человек. И должен вам. сказать, что именно он сделал первый шаг в этой области.

Мария с недоверием взглянула на него.

— В этом возрасте?

— В этом возрасте идеи кипят особенно бурно.

— Идеи — это прекрасно! — сказала она. — А в чем состоят ваши идеи? Если, конечно, это не секрет.

Урумов задумался.

— Не так просто объяснить в нескольких словах. Вы знаете, что такое катализатор?

— Еще бы! — засмеялась она. — Я ведь была учительницей. Катализаторы — это химические вещества, которые способствуют ускорению или замедлению химических процессов, не принимая в них активного участия.

— Ну, тогда совсем другое дело! — довольно произнес Урумов. — И все же лучше показать на примере. Вот я, пожилой человек, живу один. Моей сестре, скажем, приходит в голову, что так больше продолжаться не может. Одному жить трудно, да и зачем ей меня обслуживать, когда это прекрасно может делать другая. И тогда она решает устроить званый ужин!

— Она и в самом деле его устроила? — улыбнулась Мария.

— Что вы, это только к примеру. Это не комментируется, это всего лишь условие задачи. Итак, на этом ужине должна присутствовать некая дама, вдова или разведенная, разумеется, в возрасте, осторожно предупрежденная моей сестрой. Приглашены для камуфляжа и еще несколько человек. Готовятся тушеные куропатки, покупается лучшее вино. Сестра прекрасно знает, что, когда желудок полон, а в голове слегка шумит, все цели становятся гораздо более доступными.

— И тут приходите вы? — сказала Мария.

— Именно. Возвращаюсь, как всегда, к себе домой, ни о чем не подозревая. Остальные уже выпили по две-три рюмки эвксиноградской виноградной водочки, так что настроение у всех приподнятое. А я тут же понимаю, что попал в чуждую и неприятную мне среду. Фамильярность меня раздражает, лесть — сердит. Сажусь, съедаю несколько кусков и вдруг вспоминаю, что должен немедленно отправиться в академию на какое-то совещание, о котором я совершенно забыл, — от старого ученого это можно ожидать. Встаю, беру свою серую шляпу и ухожу, даже не догадываясь, какая опасность готова была свалиться на мою голову!.. Как по-вашему, что будет делать неизвестная дама?

— Ну… огорчится, наверное!

— Хорошо. А потом?

— А потом вволю наестся куропатки или тушеной телятины, в зависимости от количества блюд…

— …и выпьет несколько бокалов вина. И только тут заметит, что господин, сидящий напротив, не так-то уж плох. Хотя и порядком плешив. В конечном счете, он обладает теми же внешними приметами, что и я, то есть он тоже мужчина. И дама устремляет на него свой прояснившийся взор. Увлеченная, она не замечает ни подмигиваний, ни гримас сестры. Не замечает даже, что на ужине присутствует супруга означенного господина. Так что вместо ускоренной реакции получается первоклассный скандал… Поняли вы что-нибудь из этой истории?

— Да, конечно. Ваша сестра надумала вас женить.

— Это по женской логике. А по научной — все обстоит несколько иначе. Катализатор попадает в клетку. А в клетке он встречает сильно измененную по каким-то невыясненным еще причинам биохимическую среду, которая не отвечает цели, ради которой он туда попал. И своевременно удаляется. Тогда клетка решает все же сделать свое дело, без которого ее существование невозможно. Взгляд ее падает на другого господина, который обладает той же структурой, что и капризный катализатор. Но, к сожалению, имя господина — канцерогенное вещество. А скандал, который получается в этом случае, носит название рак.