Вторжение в Империю - Вестерфельд Скотт - Страница 10

Но только в Империи Воскрешенных смерть сама стала ключом к вечной жизни. В Империи смерть превратилась в путь к просвещению, к переходу в более возвышенное состояние. Мифы древних религий сослужили Императору хорошую службу и оправдали единственный, но важный недостаток симбианта Лазаря: он не приживался в теле живого хозяина. Поэтому богатые и известные люди в Империи проживали срок, отпущенный им природой – около пары столетий, – и только затем переступали порог.

Первым переступил этот порог сам Император. Он пошел на величайший риск, дабы испытать свое изобретение, – он добровольно расстался с жизнью, и впоследствии этот его поступок стали называть Священным Самоубийством. Последний эксперимент он провел на самом себе, а не на своей умирающей младшей сестре, которую мечтал вылечить от болезни, укравшей у нее детство. Анастасия стала Первопричиной. Этот поступок, а также единоличный контроль над симбиантом – возможность торговать изобретением или наделять им верноподданных слуг семейства – вот что лежало в основании Империи.

Дитя-императрица вздохнула. Так долго все шло хорошо.

– Очень скоро будет предпринята попытка освобождения, – проговорил голос.

Императрица не стала отвечать. Взгляд ее мертвых глаз был прикован к риксу. «Пожалуй, – думала Императрица, – та немного побледнела». Другие заложники всхлипывали, вели себя беспокойно.

А Анастасия была неподвижна и молчалива, как камень.

– Так что, миледи?

Императрица не ответила «поверенному».

– Быть может, вы хотите попить воды?

В последние пятьдесят лет это предложение звучало очень часто. Будучи биологически всемогущим, Другой нуждался в воде, причем – сильнее человека. Порой его мучила жажда. Рядом с Императрицей, как всегда, на столе стоял стакан, до краев наполненный водой. Но ей не хотелось прерывать своего поединка с женщиной-риксом, этой борьбы двух воль. Хотя бы раз Другой мог подождать, как ждала сама Императрица – терпеливо. Очень скоро рикс должна была занервничать под ее неотрывным взглядом. За этими стальными усовершенствованными глазами явно крылось что-то человеческое.

– Миледи?

– Молчи, – прошептала она.

Поверенный еле слышно вздохнул, и Императрица едва расслышала этот вздох.

Доктор Вехер тяжело привалился к обшивке. Жуткая тошнота наконец стала отступать – казалось, продолговатый мозг в итоге решил капитулировать. Вероятно, участки головного мозга, ведавшие инстинктами, пришли к выводу о том, что Вехер не умирает, хотя и не дышит.

Пока не умирает, по крайней мере.

По идее, сейчас он уже должен был находиться в десантной капсуле. Все двадцать три десантника были упакованы в персональные капсулы – и выглядели совсем как тунцы в прованском масле. Черные, обтекаемой формы торпеды стояли по кругу в пусковом отсеке. Помещение выглядело, будто барабан гигантского револьвера. Вехер чувствовал себя препаршиво. Холодная тяжесть наполненных жидкостью легких и дополнительный вес бездействующей боевой брони прижимали его к обшивке, и казалось, будто пусковой отсек быстро вращается, и к борту Вехера пригвоздила центробежная сила.

От этих мыслей у него кружилась голова.

Сержант-десантник, который должен был упаковать доктора Вехера в капсулу, в данный момент отчаянно спешил, готовя к полету высокого молодого аппаратчика с неприятной ухмылкой. Этот посвященный появился в последнее мгновение с приказом о его участии в десанте, который был отдан, невзирая на все возражения командира десантников (и капитана). Сейчас проводилась физиологическая подготовка новичка. Одновременно мастер-специалист облачал долговязого посвященного в скафандр. Интерн, подопечный Вехера, производил внутричерепные инъекции, дабы подготовить мозг к жуткому давлению, возникавшему при сверхзвуковом полете. Посвященный старательно сжимал губами трубку, через которую в его легкие вливалось зеленое желе.

Доктор Вехер отвернулся. Он до сих пор ощущал вкус ярко-зеленой, приправленной клубничным ароматом гадости, которая запросто могла наполнить его рот, если бы он кашлянул или заговорил. Правда, сержант-десантник утверждал, что с этой мерзостью в легких закашляться невозможно. То есть невозможно до тех пор, пока не упадет концентрация кислорода и треклятый разум, которым нашпигована эта дрянь, не решит, что пора извергнуться из твоего тела.

Вехер ждал этого момента с нетерпением.

Наконец подготовка посвященного завершилась, и сержант-десантник с мрачной физиономией прошагал по пусковому отсеку. Он открыл колпак капсулы Вехера и довольно грубо уложил врача на спину.

– Приглядите, как бы этого молокососа там не пристрелили, ладно? – проговорил сержант. – Но если что, вы из кожи вон не лезьте, чтобы его заштопать, доктор.

Вехер с трудом кивнул тяжеленной головой. Сержант большим пальцем оттянул вниз его подбородок, а другой рукой вставил загубник. Загубник пах стерильностью, спиртом и еще какой-то марлей или бинтом, предназначенным для впитывания слюны, а слюна, конечно, сразу же начала выделяться.

С неприятным скрипом опустилась лицевая пластина шлема, и у Вехера заложило уши, поскольку под шлемом сразу образовался вакуум. Тяжелый люк капсулы с металлическим стоном закрылся в нескольких дюймах от лица врача, и он очутился в полной темноте, не считая линии подмигивающих огоньков контрольной панели. Вехер пошевелил ступнями, попытался вспомнить, что там должно происходить дальше. Во время базовой подготовки он один раз совершал подобный полет, но в течение многих лет старательно вытеснял эти воспоминания.

А потом он почувствовал, как ступни у него похолодели, невзирая на то, что были упакованы в бронированные ботинки. Вехер вспомнил. Капсула наполнялась гелем. Внутрь он поступал в жидком виде, но быстро загустевал и, словно гипс, охватывал плотно прилегающий к коже скафандр. Неприятно надавило на яички, потом сжало шею, и вернулось противное чувство удушья и тошноты. А самое гадкое – это то, что гель проник под шлем через два клапана на затылке и облепил лицо Вехера. Казалось, к нему прикоснулась холодная рука привидения. Запечатало уши, придавило сомкнутые веки.

Теперь Вехер не мог пошевелиться. Даже сглотнуть не мог, потому что зеленое желе напрочь отключило глотательный рефлекс. Только пальцы рук едва-едва сгибались – но их крепко сжимали бронированные перчатки.

Вехер сдался и позволил жуткой, вездесущей тяжести овладеть им, унести в бездействие. Время, казалось, растянулось до бесконечности, потекло без всяких перемен. Он не дышал и поэтому о течении секунд мог судить только по биению собственного сердца. Но при том, что уши Вехера были надежно запечатаны, даже этот звук доносился до него притупленно, он едва ощущался даже грудной клеткой, которая была укреплена соответствующими инъекциями.

Доктор Вехер ждал старта. Ему хотелось, чтобы что-нибудь – что угодно! – произошло, но при этом так всего боялся.

Александр обнаружил кое-что очень интересное.

Щупальца его распространяющегося сознания уже добрались на планете до каждого устройства, включенного в компьютерную сеть. Электронные записные книжки, системы управления транспортными потоками, энергетические станции и метеорологические спутники, устройства слежения за потенциальными воришками в торгующих одеждой супермаркетах… Гигантский разум забрался даже в наушники, через которые советники передавали информацию политиканам, ведущим в парламенте дебаты по поводу нынешнего кризиса. Только оборудование, принадлежавшее боевикам-риксам, несовместимое с имперскими базами данных, оставалось вне досягаемости Александра.

При всем при том гигантский разум почему-то ощущал внутри себя некую пустоту – как будто одно-единственное устройство ухитрилось спрятаться, улизнуть, избежать общей участи в процессе расширения. Александру не нравился этот вакуум, похожий на холодок, на тень от тучки. Не было ли это какой-то контрмерой со стороны Империи, чем-то вроде «троянских» данных, специально хранимых в недоступном месте до тех пор, пока ситуация с заложниками не будет разрешена, а потом атаковать?