Большие перемены - Веснина Елена - Страница 38

— Лева, если ты не знаешь весь круг исполнителей плана, то ты наверняка знаешь свою ответственность. И я тоже должен четко представлять свою.

— А что представлять! Я в этом деле больше всех рискую. На переговоры со смотрителем кто приходил? Я! Передачи ему кто приносил? Я! — всплеснул руками Лева.

— Но машина-то моя! — настаивал Костя.

— Костя, успокойся. Твоя машина может здесь оказаться совершенно случайно. И потом, пока они очухаются, пока сообразят, что к чему, уже и тебя, и твоей машины след простыл.

— Вот поэтому я и хочу, чтобы ты остался здесь со мной до конца. Для подстраховки, так сказать.

— Все, все, уговорил! Сижу с тобой до конца. — Лева сдался.

— Победного, — подчеркнул Костя.

— Иного и быть не должно. Иначе нам… вместо гонорара покажут кузькину мать!

— По времени — уже скоро… — Костя взглянул на часы.

— Да, если ему наш препарат передали вовремя, он уже должен был его принять. Получается, сейчас там должен быть самый разгар нашего спектакля.

— Ох, неправильно ты говоришь, Лева. Не совсем это спектакль, — мрачно ответил Костя, и Лева удивился:

— Ты что, всерьез за него переживаешь, Костя? Я тебя не узнаю.

— Нет. Я за деньги свои переживаю.

— А, вот это другое дело. Тут я с тобой согласен. Переживаешь, так нечего было опаздывать. Промедлил бы ты еще чуть-чуть — и все, накрылся бы наш план медным тазом!

— Ты опять! — воскликнул Костя.

— Да что опять! Во всяком деле нужна точность! Для одного блюда яйца варятся две минуты, для другого — десять.

— Не надо про яйца, Лева. Не надо нравоучений. Я и так сижу, как на иголках. А еще ты… со своими яйцами. — Костя поморщился.

— Я так говорю, потому что ты, наверное, не понимаешь. Если бы мы смотрителя подвели, мы тем самым себе подписали бы смертный приговор. Он же не в порядке дружеской просьбы мне план изложил. Он сказал: «не поможете мне, ребята, — грохну обоих».

— Так прямо и сказал? — вздрогнул Костя.

— Не сказал, а даже написал. Я бы тебе предъявил записку, да ее сжечь пришлось. Из соображений конспирации.

— А почему — грохну обоих? Он же с одним тобой договаривался, — испуганно спросил Костя.

Лева отмахнулся:

— Я тебя умоляю. С одним, с двумя, с тремя. Какая разница! Грохнет всех и глазом, не моргнет. Если он собственных детей не пожалел…

Костя снова посмотрел на часы:

— Не могу я, кажется, каждая минута — как час.

— Это нервы, Костя. Хотя я бы на твоем месте уже не волновался. Не в первый раз.

— Лева! Что ты начинаешь? — взвился Костя. Лева поспешил успокоить его:

— Все, все, заканчиваю. Я просто хотел сказать, что у тебя, Костенька, получается сухим из воды выходить. Брательника своего собственноручно чуть на тот свет не отправил. И ничего. Вышел сухим из воды, как гусь.

Костя зло смотрел на Леву:

— Это ты не напоминаешь, называется?

— Ах, какой ты ранимый. Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Я это тебе говорю, но с остальными-то я — могила. — Лева приставил палец к губам, улыбаясь.

— Ты не говорил, а вот я сказал. Кате сказал, — понурился Костя.

— Об этом ты мне уже сообщил. Только ей-то — зачем?

— Да, я — дурак. Но у меня есть оправдание. Я — влюбленный дурак. — Костя вздохнул.

Они вновь синхронно посмотрели на часы, и Лева решительно заявил:

— Все. Пора. Едем к окнам изолятора.

— Там долго не постоишь.

— А долго и не придется. Как бы не опоздать! Едем!

Машина тронулась с места и вскоре остановилась у другой стены здания милиции, у окон с белыми занавесками.

— Интересно, а почему здесь решеток нет? — Костя выглянул из машины:

— Потому что больным не до побега. Им бы выжить.

— А вот и нет, Мой брат из больницы бежал, — возразил Костя.

— Бежал же. Успешно. А врачам кажется, что их пациенты должны послушно лежать в своих лежбищах, как морские котики, — хмыкнул Лева.

— Тебе бы, Лева, не рестораном заведовать, а куда-нибудь в творчество определиться. Что ни фраза, то афоризм, — съязвил Костя.

Лева отпарировал:

— Зря думаешь, что в ресторане творчество не нужно. Еще как нужно. Самая что ни на есть творческая профессия! Изменила муза — ушел клиент. Вот так. Слушай, а как там в аннотации к лекарству написано, какой срок действия препарата?

— От минуты до десяти. В зависимости от особенностей организма.

— Может быть, у него организм по-особенному особенный?

— Не каркай, — Костя вздрогнул.

— А что, не каркай! У них сейчас ужин по расписанию, камеру проверить должны — сто пудов. Может быть, всем на него плевать? Поставили миску да пошли дальше.

— Лева, сейчас ты сомневаться начал. Может быть, уедем? — предложил Костя.

— Все, все, молчу… Но я бы у себя такого не позволил… подать блюдо не вовремя! Это же неслыханно! Причем совершенно неважно, какое это блюдо — фуа-гра или тюремная баланда.

— Да, и от того, и от другого болит печень…

— А ты-то откуда знаешь? От тюрьмы ты, Костенька, успешно спасаешься, а фуа-гра тебе пока не по карману, — хихикнул Лева.

Костя зло огрызнулся:

— Я думаю о том, что могло произойти. Смотрителю на самом деле стало плохо. Не на пять-десять минут, а серьезно…

— О, я смотрю, у тебя появились к Михаилу Макарычу настоящие человеческие чувства.

— Да нет, никаких чувств. Просто если он… кирдык, то и наши деньги… кирдык.

Лева вновь глянул на часы и согласился:

— Да, мне это ужасно все не нравится. И на какие только жертвы не приходится идти ради женщин!

— Ты про меня? — отозвался Костя. Лева вздохнул:

— И про себя тоже. Моя рыжая чертовка с бриллиантовым блеском в глазах совершенно ясно представляет роль мужчины в доме. Сексуальный обеспечитель всех ее капризов.

— Сколько прошло времени?

— Пятнадцать минут…

— Фу, я думал, два часа… — тяжело выдохнул Костя.

— У тебя состояние измененного сознания, Костя. Транс от страха, — объяснил Лева.

— Это ты у Риммы таким красивым словам выучился? — язвительно спросил Костя.

Лева поднял брови:

— А что? Римма, между прочим, психоаналитик по образованию.

— Да ну? А чего же она в гадалках прозябает? — удивился Костя.

— Потому что роскошествовать с дипломом в десять раз хуже, чем прозябать в гадалках, как ты говоришь. Тарифы иные.

— Да, у тебя с твоей половиной тоже много общего, — задумчиво протянул Костя.

— Кто спорит!

И они снова, не сговариваясь, посмотрели на часы и дружно вздохнули.

— Все, время вышло, — сказал Лева.

— Зря ждали. Обломил он нас, — кивнул Костя. — Что, поехали? Или подождем пять минут? Давай встанем под окнами кабинета следователя. Может быть, что поймем.

— Накатаемся у милиции на свою голову! — пожал плечами Лева.

Зинаида сидела на кухне за столом. Маша вышла из своей комнаты нарядная, улыбающаяся, и бабушка сразу спросила:

— Машенька, ты собралась куда-то?

— Да, бабушка. У меня свидание. С Алешей, — улыбнулся Маша.

— Подожди. Какое свидание? Вы же тут уже… живете? — не поняла Зинаида.

Маша опустила глаза:

— Алеша тут живет на чердаке. А я в своей комнате.

— Постой, постой, присядь. Давай поговорим, — заволновалась Зинаида.

— О чем, бабушка? — Маша не собиралась задерживаться, но Зинаида настаивала:

— Так, о женском. Я хочу у тебя спросить, только, ради Бога, не обижайся… У вас с Алешей вчера что-нибудь было?

— Ну бабушка! — Маша вспыхнула.

— Что бабушка, что бабушка! Я же не из любопытства тебя спрашиваю. Просто знаю, к чему вы…

стремились. И Сан Саныч меня уговорил уехать из дому. Я что, не понимаю, что ли?

— Но вы же вернулись! — возразила Маша.

— Но не сразу же! Маша покачала головой:

— Нет, бабушка. Вчера ничего не было. И вы здесь ни при чем.

— Машенька, о чем не хочешь говорить — не говори. Я тебя пытать не буду. Но ты меня, пожалуйста, послушай, внученька!..