Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 59

– Это страшное оскорбление, босс, – чуть виновато сказал Мерридью. – Не знаю, как вас, а меня на Пампасье ждет девушка…

– Хорошо, – рявкнул Крис. – Скажите как, и я произнесу сам!

Бичейро ощерился.

– Да ладно, босс, чего уж там. Сами с усами…

Он защелкал по-птичьи, не отводя глаз от медленно сереющего лица Ккугу Юмо. Сотник слушал и каменел. Затем кратко щелкнул в ответ.

– Он спрашивает, хотите ли вы еще что-то сказать.

– Да, хочу! – Криса несло. – Скажите ему, что сидеть на колу долго и больно. У него будет время вспомнить убитых детей.

Выслушав следопыта, Ккугу Юмо медленно кивнул.

– Изицве Ситту Тиинка, – сизые губы его едва шевелились, но голос был отчетлив, – тту утьюнгу аали дгавинья. Импунгу Ккугу Юмо в'аали айта тарьярра ут'ту. Ккугу Юмо мг'гао рэстаито. Пунгу сипай-ти ат ту тьюнгу. Йе изицве Ситту Тиинка вэйто тампи, йейа импунгу Ккугу Юмо айахо оайо. Ккугу Юмо мг-мг-уттуа йарри'аа!

– Что он говорит, Остин?

Мерридью недоуменно пожал плечами.

– Он говорит, что сардар Ситту Тиинка не приказывал стрелять в Дряхлых. Сардар приказывал уважать их. Индуна Ккугу Юмо нарушил приказ и понесет наказание. Но смерть на колу – позорна, и он не будет сидеть на колу. Сотня сипаев засвидетельствует перед Подпирающим Высь, что сардар Ситту Тиинка чист, а дето убийца Ккугу Юмо наказан.

– Что он хо… – начал Крис.

И понял.

Обнажив ттай, сотник Ккугу Юмо на миг приложил рукоять к губам, а затем спокойно, не торопясь, перерезал себе горло.

От уха до уха.

Улыбаясь…

– Кажется, босс, – сказал Остин Мерридью, – нам уже нет резона заезжать в Дгахойемаро.

Карлика дгаго Дмитрий видел впервые.

Щуплый, худенький, с телом двенадцатилетнего подростка, щетинистым лицом зрелого мужчины, завоевавшего право на косые ритуальные рубцы, и глубоко посаженными, тусклыми и одновременно пронзительными глазами дряхлого старца, пигмей возник в лагере средь бела дня, словно сгустившись из влажного воздуха. Ему не преградили путь ни нюхачи М'куто-Следопыта, неустанно кружащие на дальних подступах к биваку, ни часовые, парами обходящие стан по периметру, и, пока карлик не пожелал того сам, его, даже проходя в двух шагах, не видел никто, а потом, когда он открылся взорам и, покрыв пышно вьющиеся волосы узкими ладошками, уселся в позе молящего перед хижиной дгаангуби, никто не был удивлен.

Дгаго, маленьким людям, такое умение дано свыше.

Впрочем, сами они предпочитают называть себя дгагусси – перволюдьми.

Ибо ни для кого не секрет, что прежде сотворения дгаа, которые есть люди истинные, Тха-Онгуа создал именно их, полагая сделать своими любимчиками и владыками сельвы. Смешал Творец грязь из-под ногтей своих с прахом земным, смочил благовонной слюной и, слепив Укку, до-человека, бросил его в котел – доспевать. И бродило в котле, и бурлило в котле, и уже созрела в Укке душа МгГм, принадлежащая телу, и стала понемногу созревать душа АнгНм, пресущая вне времени. Разве могла стерпеть такое Ваарг-Таанга, Владычица Лжи, завистливая, как все лишенные иолда, не способные иметь детей? Нет, не могла. Пожелала она заполучить созданное Творцом, и в День Благодарения воззвала к нему по праву сестры, но не смирилась, получив отказ, а выжидала удобного времени, чтобы отомстить. И дождалась. Однажды, охотясь на облачных оолов, ощутил Тха-Онгуа усталость и пожелал отдохнуть, не возвращаясь в свою хижину, к любимой, но докучливой Миинь-Маань. Где же и отдохнуть брату, как не у заботливой сестры? Радостно встретила Ваарг-Таанга Творца, самолично омыла ноги его, накормила досыта, напоила допьяна, постелила душистейшую из циновок и ни на миг не отходила от спящего, навевая опахалом сладкие сны. И, пробудившись, спросил сестру не предвидящий коварства Тха-Онгуа: чего бы хотелось ей в дар за такое гостеприимство, кроме Укки, которого он не отдаст? Отвечала Темноликая: ни к чему мне твой до-человек, раздумала я, а что попросить, придумаю потом. А сейчас хочу к тебе в гости сходить, давно не видела дорогую мою свояченицу, прекрасную Миинь-Маань. Сказав так, собрала подарки, увязалась за братом и, с почетом встреченная, ничем не выказала сперва злого умысла. Пока однажды, улучив миг, когда увлеклась Прекраснокудрая Дочь Зари сбором целебных ягод на ночной Выси, не приподняла крышку котла. А приподняв, плюнула…

С тех пор рождаются изредка в поселках дгаа маленькие люди, всегда – мальчики и никогда – девочки. Ничем не отличны они от высокорослых собратьев, кроме одного: уже к пятой весне обильно отрастает пушок у них на щеках, а к десятой на висках пробивается первая седина, и мало кому из дгаго удается увидеть шестое после десятого лето. Крохотные ростом, проворны они и ловки, хотя из всех видов охотничьего оружия способны овладеть лишь ка-мглу, духовой трубкой, и легоньким копьецом шьюшья, а на тропе войны бессильны без мглали, калебаски с ядом для наконечников. А способны ли они производить потомство, о том никому не ведомо, ибо ни одна девушка дгаа не согласится прилечь с дгаго-мгру, дгаго – плодом проклятия, взять же свое вопреки воле избранницы – неслыханное дело для мужчины дгаа.

Говорят, правда, сказители, что в давние-давние дни, когда горы были равниной, равнина – горами, а предгорий не было вовсе, полюбили друг друга храбрый охотник Т-Тримпу, молодой дгагусси, и Ктламифи, прекрасная дочь вождя. Тайно встречались они, опасаясь отцовского гнева, но не стал препятствовать мудрый родитель любимой дочери, пожелавшей принять брачный венок от маленького человека, ибо узелки судеб вяжет своими локонами Миинь-Маань и не дело смертного возражать ее прихоти…

Шумно отпраздновали веселую свадьбу родовичи и весело плясали вокруг хижины под грохочущий барабан, мешая завистливым духам полуночи слышать страстные стоны влюбленных. А на рассвете молодой муж вышел к уставшей от плясок родне, неся на негнущихся тонких руках истерзанное тело любимой супруги, и ни единого черного волоса не было на его голове. Уложил бесценную ношу свою у свадебного кострища мгру Т-Тримпу, бережно поправил разметавшиеся по траве волосы Ктламифи – и на глазах у всех оцарапал себя ножом, смазанным липким имгли, ядом, от которого умирают в ничем не облегчаемых мучениях. Но прежде чем сделать это, обратился к родовичам несчастный дгаго и не умолкал долго.

Тогда-то и узнали люди дгаа не часть правды, а всю ее, до конца.

Бурлит и бушует в крохотных телах, обреченных жить мало, мьюфи, рассчитанная на полный людской срок, гниет и перегорает в ятрах маленьких людей священная влага, отравляя карличью кровь. И стоит лишь ощутить им запах женщины, возбужденной желанными ласками, как, забыв обо всем, теряют плоды проклятия – разум. Ничего не скрыл злосчастный Т-Тримпу от потрясенных людей дгаа. Сперва ликовала нежная Ктламифи, снова и снова требуя от супруга доставить высшую радость, потом – умиротворенно просила переждать до утра, затем – сердито возвысила голос, тщась оттолкнуть ненасытного дгаго. Но, хоть и все понимая, не мог остановить себя Т-Тримпу; неведомой злой силой налились хилые руки карлика, и не сумела молодая жена, уже теряющая ум от дикой боли, совладать со стократ обезумевшим мгру. А за тонкой стенкою хижины рокотали праздничные тамтамы, и как ни звал, как ни молил родню о помощи рыдающий от жалости и скорби карлик, никто из буйно плясавших вокруг костра так и не расслышал ни его отчаянного зова, ни последнего, предсмертного крика Ктламифи.

Вот почему в день, когда появляется на щеках дгаггусси первый пушок, уходит маленький человек из поселка дгаа. Полноправным отпрыском рода остается он, сохраняет долю в охотничьей добыче, место в воинском кругу и голос на общем совете, но живет вдали от селения, являясь на люди лишь изредка, когда совсем уж невмоготу терпеть груз одиночества. Бывает, что находят дгаго друг дружку и бродят по сельве неразлучными парами, а то и тройками. Тогда гораздо чаще приходят они навестить матерей и равнодушно глядят сквозь проходящих мимо полногрудых дев, а вечером, прихлебывая в мьюнд'донге горькое пиво, рассказывают гогочущим охотникам, каковы на вид и вкус женщины из поселков, не населенных людьми дгаа…