Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 38

Один из немногих, Кристофер Руби слушал, не глядя.

Что экстерьер? Экстерьер – пшик!

Тем паче, что такой типаж никогда не привлекал его; в Дусеньке не было ни холодно соразмерной грации античных статуй, ни вампирически манящей сексуальности, ни юной, нетронуто-непорочной свежести; возможно, и даже наверняка, та же Нюнечка была куда милее и женственнее, но сейчас, когда под сводом шапито, растворяя в себе всю суету и грязь шумящего за стенами мира, царило, созидало и властвовало это теплое, играющее нежными обертонами сопрано, плавно снижающееся в задушевное меццо, все остальное на время сгинуло, ушло прочь, сделавшись тленным и незначительным. Уже не смущали душу ни рыжая косматая борода, дикими клочьями обрамляющая щербатый рот, ни рваные ноздри, ни каленым железом выжженное клеймо на низеньком лобике – все искупала песня.

Это, несомненно, было колдовство.

Присмиревшие, укрощенные валькирии глядели на сцену с детским восторгом, мужики – неприкрыто вожделея. Лишь сухонький, стриженный в скобку старичок в пятом ряду вроде бы даже и не слушал, а, сонно щурясь, крутил синими от наколок пальцами аметистовые четки, изредка остренько и победоносно оглядывая зал, словно говоря: э, хорошие мои, слушать да смотреть всем можно, а руками трогать одному мне дозволено! Он имел на это право, человек, отстоявший право обладать Дусенькой в беспощадных ножевых схватках, на треть сокративших население камер прославленного на всю Валькирию третьего специального блока…

Песня растекается в воздухе.

Тает. Тает. Та-а-а-е-е-еее…

Всхлип.

Всплеск рук.

Все.

Чудо убежало, оставив на память о себе светлую грусть в душах и густой аромат сапожного дегтя…

Зал медленно возвращался в реальность.

Аплодисментов не было.

– Во, бля! – констатировал шеф канцелярии.

– Оп, ля, – присоединился премьер.

– О, я, я… – хором затянули министры.

– И в заключение нашей антрепризы, – Пьеро трагически воздел руки к люстре, призывая ее в свидетели, что нет его вины в неумолимом течении времени, – вниманию достойнейшей публики предлагается премиерная мелодрама «Ярмонка на Ыврэйе, или Как добрый молодец пятый угол искал«, препотешной, разнохарактерной, комической дивертисман с принадлежащими к оному разными ариями, хохмами, анекдотами и побасками, исполняемыми как на отменной лингве, так и на йоркширском, малороссийском, баварском, провансальском, калабрийском и прочих забавных наречиях, а частью говором кокни, также и на достойный язык нгандва переложенных усилиями дорогого нашего маэстро Кпифру…

За кактусом устало вздохнули.

Маэстро, вновь джинсовый, привычно принял овацию.

– За сим… – Пьеро взмахнул рукавом. – Прошу!

Действо продолжалось.

А за матерчатым куполом шапито неспешно плыла по черни синяя луна, ожидая скорого появления красной товарки, легкий ветерок раскачивал над площадью круглые фонари, из соображений экономии отключенные на сезон двухлунья, и дюжие носильщики, усталые от безделья, дремали в ожидании завершения концерта, сидя на подножках паланкинов…

Его высокоблагородие подполковник действительной службы Эжен-Виктор Харитонидис, подойдя к окну, прислушался к приглушенным взрывам хохота и всплескам аплодисментов, доносящимся из «Гранд-Опера», пожал плечами и посмотрел на песочные часы.

Судя по времени, да и по реакции публики, поехала «Ярмонка».

Не лучшая из его вещей. Впрочем, веселая, шебутная. Недаром же она давно уже стала народной пиэсой. Как и «Не шей мне, матушка…». Да и сам автор, лейтенант Жэка Харитонидис, был тогда молод, благодушен и весело смотрел в будущее, не сомневаясь, что уже к сорока его не обойдут большие звезды. А вышло раньше. Только без всякого «Левиафана»; «Левиафан» – это ведь так, для художественности…

А был борт «117».

И был сумасшедший пророк Этюдо Авель Вальдес.

Его ясноглазые юнцы знали, что ведут себя скверно, и обещали сдаться, как только братоубийца Каин будет осужден, причем обязательно – это было их вторым и последним условием – в Нюрнберге. К переговорам подключили обоих пап, но, когда дело уже сладилось, Господь ни с того ни с сего послал своему Этюдо знак, что Каин находится где-то среди заложников. С этого момента счет пошел на минуты. А начальство, как всегда, блефовало, хитрило и требовало от спецназа стопроцентных гарантий…

Заложников, однако, спасли. Почти всех. Не повезло лишь некоему Натаниэлю Бумпо, пожилому трапперу с Фронтиры, графу Алексу де Бурбон д'Эсте и его супруге Наталии Данииловне, в девичестве Коршанской.

И грянул звездопад.

Большие звезды летели с толстожопых паркетных шаркунов, осыпаясь на погоны штабсов, старлеев и просто лейтенантишек, бравших тот проклятый отель. Перескочившие через чин, а то и через два, усеянные медалями ребята получали высокие назначения и отбывали к новым местам службы.

Итуруфия, Кхушха-2, Урюпиэна…

Свежеиспеченному майору действительной службы Эжену-Виктору Харитонидису досталась Валькирия.

Было интересно. Не так давно завершился Третий Кризис, Земля понемногу восстанавливала связи с колониями, волна за волной шли транспорты с переселенцами, которых надо было обустраивать, а ведь были еще и переселенцы-1, почти одичавшие за кризисный век, и им следовало мягко, тактично напомнить, что они тоже земляне.

Он справлялся. И ждал вполне заслуженного перевода если и не на Землю, где все равно уже не было родителей, то хотя бы поближе к Центру. А получил вторую звезду и благодарность Его Высокопревосходительства «за особые успехи в освоении целинных и залежных Внешних Миров».

Жена, сперва весьма довольная ролью первой леди, уже через три года не выдержала, и Эжен-Виктор не стал препятствовать разводу. Его самого на Валькирии удерживало чувство долга – не только перед Федерацией, которой он присягал, но и странного, гнетущего личного долга перед седым человеком из Лох-Ллевена, олицетворяющего собою эту Федерацию.

Теперь, двадцать два года спустя, все понимая и со всем смирившись, подполковник действительной службы Харитонидис любил планету седьмого стандартного класса Валькирию…

Ему хотелось, чтобы она была не хуже других.

В «Гранд-Опера» захохотали навзрыд.

Ага. Надо думать, вывели парового оола. Маэстро Кпифру, пожалуй, угадал, заменив фанерный паровоз этой животиной. Сейчас, когда отстроены четыре станции, а пути протянуты от рудников в излучье Уурры до сельвы предгорья, уже никого не удивишь паровозом – ни землян, ни туземцев.

– Ту-ту-у-у, – пролетело над сонной площадью.

Буйвола потянули за хвост. Значит, минут через сорок публика начнет разъезжаться…

Подполковник Харитонидис неторопливо прошел к массивному шкафу, снял с полки сияющий, крохотный, но совсем как настоящий паровозик, поставил его на стол и чуть-чуть подтолкнул пальцем.

– Ту-ту-у-у, – сказала моделька, пыхнув паром.

И пошла вдаль, курсом на юго-запад столешницы.

Забавно: паровозы, буквально как в древности, при Хаммурапи или, допустим, Утине. Хотя, кажется, уже тогда люди пользовались чем-то другим, бесшумным, экологически безопасным и эстетически безукоризненным…

Иногда Эжен-Виктор Харитонидис завидовал предкам.

Счастливчики, жившие в пасторальном, не знающем ни крупных войн, ни экологических катастроф двадцатом столетии, в эпоху разума, мира, братства и радужных надежд, – разве могли они хоть на миг допустить, что потомки пустят наследство по ветру? Если же и допускали, то в любом случае никто из них не мог представить себе, что это такое – три Кризиса подряд…

Человечеству еще предстоит осознать, каким чудом выкарабкалось оно из двухсотлетнего разрушительного противостояния, выхлестнувшегося с Земли во Внешние Миры. И далеко не сейчас, а годы и годы спустя, когда время, подзалечив раны, позволит судить о минувшем без гнева и пристрастия, внуки ровесников подполковника Харитонидиса сумеют по достоинству оценить то, что сделал для них Его Высокопревосходительство.