Сельва умеет ждать - Вершинин Лев Рэмович - Страница 29

Это была не речь, но песня. Ведомый на поводке повествовал, прищурив глаза, он слышал сейчас лишь себя и жил, погруженный в сладостные мечтания.

– Достаточно, Г'Хавно, – милостиво промолвил всадник.

И повторил уже строже, одновременно освобождая из стремени ногу:

– Уймись же! Я доволен тобой.

Носитель ошейника, зардевшись, прильнул губами к тупому концу кожаного лаптя. Он сперва лизнул его, а затем поцеловал и лобызал долго, нежно, ликующе, страстно, так, что каждый из пахарей нгандва, умеющий видеть, смог убедиться и признать: бывший Могучий воистину сказал правду, ибо ни похвала, ни угроза кары не способны окрасить лицо человека, пусть даже пришедшего из Выси, столь ясным и неподдельным восторгом…

Отметим в скобках: бывший господин Штейман, известный многим также и под творческим псевдонимом «Каменный», некогда – Генеральный представитель Компании на Валькирии, а ныне – чесальщик пяток М'буула М'Матади, действительно был счастлив в этот миг, счастлив полностью и абсолютно, как только и может быть счастливо живое существо, обретшее после долгих и мучительных поисков не только долгожданое место в жизни, но и смысл бытия – в лице вымечтанного, строгого и великодушного повелителя.

Впрочем, довольно о Штеймане, который совсем еще недавно был человеком! Жизнь и судьба Александра Эдуардовича в полной мере известны каждому, имевшему счастье хотя бы единожды прочитать книгу о сельве, не любящей чужих, труд сколь полезный, столь и поучительный и, в отличие от многих иных, в полной мере свободный от излишней назидательности; жалкое же существование чесальщика пяток по имени Г'Хавно вряд ли способно увлечь твое внимание, мой вдумчивый и взыскательный читатель!

Люди тем временем глядели на происходящее во все глаза.

Предъявленное доказательство было неоспоримым. Больше того, брошенное на чашу раздумий, оно перевешивало тысячи опровержений. Лукавому уму под силу измыслить многое, но светлоглазый, истово лижущий лапти человеку нгандва, – зрелище слишком невероятное, чтобы быть подделкой.

Да, носитель ошейника, бесспорно, один из Могучих, но даже бедняжку Мокеке, юродивого сиротку, не убедить в том, что это – брат Тха-Онгуа…

И всадник на белом ооле не упустил мгновения истины.

– В том, что вы делаете здесь, нет правды! Ни в одном из преданий, завещанных нам, людям нгандва, первопредками, нет ни слова об обрядах, которые вы только что совершали. Невежественные, темные люди, без света в сердце, подобные горным дикарям дгаа, ставящим наравне с Тха-Онгуа мерзостную Ваарг-Таангу, неужели вы думаете, что кровью нуула можно искупить свои грехи перед Творцом?! Нет, говорю я! Тысячу тысяч раз – нет! Это грех из грехов, и вы, глупые нгандва, лишь увеличиваете вину свою, совершая жертвоприношение! Кому? – В голосе М'буула М'Матади зашелестела ядовитая насмешка. – Тха-Онгуа? Но истинному Творцу не нужна кровь невинных нуулов! Ему нужны очищение и дела, ему нужны не смерть и страх безобидных животных, а жаахат, война с пришельцами, несущими пагубу, война с Могучими, кровь и смерть врагов Тха-Онгуа, ненавидящих землю нашу, ее творца и детей его – Инжинго Нгора, Истинно Верных!

Лицо М'буула М'Матади поражало. Словно бы светящееся изнутри, оно жило своей, отдельной жизнью, поминутно меняя выражение; оно становилось то неумолимо грозным, то отечески нежным, и металлический голос, резко хлещущий по ушам, то и дело сменялся мелодичным мурлыканьем, вовсе не присущим человеку. И все это было столь необычно, что иные из слушающих смотрели на всадника как зачарованные, не в силах оторвать взгляд, другие же, напротив, будто не в силах видеть его, потупили очи.

– И что же? Вместо того, чтобы поострее наточить топоры и переделать косы в длинные пики, вы превратились в народ мясников и убиваете невинный скот, принося его в жертву. Кому? – Жилы на горле М'буулы М'Матади напряглись, и крик его стал острее клинка. – Повторяю вновь: истинному Творцу не нужны, омерзительны такие жертвы. Только горные дикари дгаа и лицемеры, лижущие зад трусливому самозванцу, именующему себя Подпирающим Высь, прячутся за кровь беспомощных нуулят! Нам, детям Тха-Онгуа, надо проливать кровь не глупых нууулов, а врагов. К этому вас призываем мы. Жаахат Могучим!

– Жаахат Могучим! – взметнув над головою громкую палку, закричал Вииллу-вестник, и спустя миг-другой издалека, оттуда, где ожидала возвращения вождя колонна Истинно Верных, остановленная приказом М'буулы М'Матади, донеслось рокочущее:

– А-а-а-а-о-уи-и-и!!!

Вскинулись мозолистые кулаки.

Толпа, совсем еще недавно беззаботно веселившаяся, а всего лишь миг назад боязливо-безмолвная, грозно закричала:

– Жаахат Могучим!

– Жаахат их губернаторам и министрам, их продажным старостам и неправедным прокурорам, осквернителям воли Тха-Онгуа!

– Жаахат им! Смерть отступникам! – так неистово и яро подхватили люди, что отзвуки многоголосого рева перелетели через Кшаа и долгим эхом рассыпались среди оврагов.

– Жаахат и лютая смерть Подпирающему Высь, который не нужен людям нгандва!

Десятки и сотни распаренных духотой, обезумевших людей подались вперед, и почтенный староста, единственный, кто сумел сохранить сейчас ясный разум, в ужасе сгорбился, пытаясь сделаться маленьким и незаметным. А остальные – дети, женщины, взрослые, старцы, даже мудрый, многое в жизни повидавший жрец – завороженно вытягивая шеи, исступленно и грозно вопили:

– Жа-а-хат!

Солнце плясало на занесенных над головами, невесть откуда взявшихся ножах, отражалось от потных людских лиц, подкрашивало розовыми тенями выкаченные белки глаз и, набираясь сил в земной ярости, звенело, словно никогда не виданный жителями равнин горный лед.

– Жаахат всем недругам правды Тха-Онгуа! – в последний раз страстно выкрикнул М'буула М'Матади, высоко вскинув узкий клинок. – А теперь пусть каждый, сознающий себя Истинно Верным, преклонит колени и помолится Творцу. Пусть сердца ваши будут открыты правде и закрыты для лжи…

Он поправил алую повязку, перетягивающую длинные волосы, и среди вновь опустившейся на берег Кшаа благоговейной тишины громко, отчетливо и уверенно произнес:

– Дождь будет. Я просил Творца о милости, и Голос открыл мне, что она будет дарована не позже завтрашнего утра. И пусть грязная кровь Могучих и их прислужников прольется так, как прольются дожди на нашу иссохшую землю!

Десятки ненавидящих взглядов скрестились на старосте, и старик попятился, пытаясь хранить достоинство, но все-таки помимо воли отгораживаясь слабыми ладонями от пронзающих глаз сородичей.

Короткая усмешка изогнула губы М'буулы М'Матади.

– Жаахат не знает пощады. Однако прошу вас, дети Тха-Онгуа: когда пройдет дождь, пусть те, кто осознает себя Истинно Верными, не трогают этого старого человека. Он трижды заслужил смерти, но в жилах его течет та же кровь, что в жилах моей матери, и в детстве он научил меня кулачному бою. Пусть останется жить, и пусть жизнь будет ему наказанием…

– О М'буула М'Матади… Отец… Да будет благословенно твое имя, Слышащий-Голос-Тха-Онгуа… – застонали, закричали люди, опускаясь на колени, вздымая руки, протягивая их к торжествующе улыбающемуся всаднику.

И вновь короткий треск громкой палки заставил толпу притихнуть.

– Довольно, – уже совсем тихо сказал сидящий на белом ооле. – Вера словам ущербна, и лишь делам, доказанным делом, можно доверять. Если слово мое окажется лживым – что тогда? Тогда вы со стыдом вспомните, как громко прославляли меня. Подождите до завтра. И если Тха-Онгуа подтвердит сказанное мною, жду вас в долине Уурры не позже следующего полнолуния!

Встряхнул массивной мордой белый оол, разворачиваясь вспять, и помчался прочь от реки, туда, где ждали вождя Истинно Верные, а рядом с М'буула М'Матади поспешали, стараясь не отстать от оола, Вииллу-вестник, рожденный в Верхнем Кшарти, и Г'Хавно, просветленный Творцом чесальщик пяток, бывший некогда Могучим…

…Люди расходились беззвучно, боязливо втянув головы в плечи.