Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович - Страница 52

– Смотрите, смотрите! – это уже забывшись от волнения, вопил один из джурок. – Поверх палисада!

– Пан осавул! – приказал отаман, протянув руку.

Недовольно покрикивая, пан Андрий подал ему самовидную трубку. Одним из немногих сокровищ, спасенных унсами во всех пожарищах, была она и хранилась ныне хозяйственными Ищенками; те берегли ее свято и не любили кому-либо передавать.

А что поделаешь? Отаман все же. Абы только не разбил…

– Ласкаво прошу, пане наказной!

Вуйк Тарас навел трубку и сразу ее сдвинул. Из-за жердей в такую же, только о двух стеклах, глядел на него большой, похоже совсем черномазый слободской. Совсем близко был он, мог и схватить. А без трубы – далеко, безопасно, да и видно не хуже: вот черный отложил двутрубый самовидец, поднял руку…

Вновь сверкнуло пламя и взвился дымок.

Паха упал.

Но тут же поднялся и, подхватив пику, помчался прочь от стреляющего палисада.

На сей раз, хоть и по вязкой глине, бежал он, невзирая на рану, быстро, ухитряясь даже по-заячьи выписывать петли, а вслед ему целился, наполовину высунувшись из бойницы, еще один стрелок, посветлее первого.

– «Брайдер»! – повелел Мамалыга, и джурка не умедлил.

Тяжела, но привычна была верная, дедовская еще рушница, и не оттягивала она рук, а прочистили и зарядили ее загодя.

– Ну, не подгадь, брате, – по-родственному тепло попросил отаман, прицеливаясь. – Покажи им чертову мать!

Ббб-бум-м! – отозвался «брайдер», откидывая правое плечо стрелка назад. Человека непривычного такая отдача сбила бы с ног, а то и вовсе расшибла бы ключицу…

Уууууууу-у-уууу, – простонал воздух.

Хр-ря-пп! – крякнула надворотная башенка, оседая.

И старый Тарас вернул рушничному дымящуюся, пороховой гарью пахнущую зброю. Тот схватил благоговейно и тотчас принялся обихаживать.

Было наказному радостно, и было срамно. И бранил он себя за несдержанность. Ведь сам же велел хлопцам не палить без приказа. И пороха указал взять самую малость: выстрела на два, на три. Не по прихоти какой, а по зрелому рассуждению! Порох-то непокупной, его самим делать надо, а селитры мало. Так что лучше уж, решил, поберечь нужное зелье для дел грядущих, которых не избежать.

Да и хлопцев в рукопашной обтесать надо. Давно уж не воевали унсы всерьез; комбатанты из хлопцев пока что, как оол из пивня, даже окоп в полный профиль отрыть не могут…

Тут подумалось кстати, что надо бы разузнать у слепых сказителей, что это за диво такое, окоп полного профиля, а затем и расхотелось бранить себя. «Незнающий не выдаст; сам приказ отдал, сам и нарушил! Или не я хозяин своему слову?.. Не самому ж себе палок выписывать?»

Вернулся Паха. Пораненный, потный, круглые собачьи очи задорно сверкают, плечо перевязано чистой тряпицей…

– Ну? – не тратя слов, навис над хлопцем наказной.

– Пистоли у них, вуйко, – ломко выкрикнул неостывший еще от страха и счастья юнец, забыв от возбуждения и поименовать отамана по-походному. – Дви пистоли, чи три, не бильш!

– А рушници е?

– Ни! Немае! – радостно взгавкнул Паха, растягивая щербатый рот до ушей. – Якшо б булы рушници, отамане, то мэнэ б вже було вбыто!

«Так оно и есть, – подумалось отаману. – А из хлопчика выйдет толк; надо б не забыть сманить его у Збырей, такие и Мамалыгам потребны…»

И тут же прикинул наскоро, кому парубка поручить. Гале, чи Оксане, чи ще комусь? По всему выходило, краше иных Оксана управится. Да ведь и засиделась она, Оксана-то…

– С первой раной тебя, герой! – тяжкая десница наказного по-батьковски легла на худое плечо. – До дому повернемось, приезжай гостить. С Оксанкою, онучкой моей, познакомлю. – И посуровел, выпрямил спину. – Слава унсам, Павло Збыр!

– Слава героям! – вскинулся хлопец.

– Слава роду Збырей! – повысил голос наказной.

– Слава унсам! – вскинул к небу сжатый кулак Паха.

В стороне, отвернув к полю худое веснушчатое лицо с никак не растущей бородой, кисло ухмылялся осавул Ищенко. Совсем еще парубок, он недавно стал вуйком и никак не мог привыкнуть к ставшему непременным сидению с сивыми пердунами. Ему б хотелось гулять с дивчинами и стукаться со сверстниками. Были б живы старшие в роду, так оно и было бы. Но синяя чума не щадит никого, даже унсов…

Сейчас он, наказной осавул и вуйк рода, до рези в покрасневших очах завидовал безвестному Пахе!

Да разве ж он, Андрий Ищенко, лыком шит?

Разве разумом не богат?

– Пане отаман! – он порывисто повернулся к сивому Мамалыге, коего, при всей своей ершистости, крепко уважал и даже втайне благоговел. – А ежели, как вы только что, с «брайдера», да по воротам пальнуть? Гляньте-ка, что с башенкой стало!!

Наказной медленно отвел со спины правую руку, заложил ее за борт сюртука.

– Стра-а-атиг… – сказал он хмуро, глядя на остатки надворотной башенки. – Не стану я, Андрийко, на всякое багно порох тратить. Не откроют добром, в сабли возьмем!

Уши осавула оттопырились сверх обычного и зачервонели.

Хорошо еще, что ничего больше сказано не было.

Иное отвлекло отамана.

Из чуть приоткрывшихся ворот вышли и побрели напрямик к взгорку двое, волоча на веревке упирающегося третьего.

Тот падал в глину, цеплялся, упирался.

Его поднимали, нещадно пиная.

– Не палить, – молвил наказной.

– Не палить! – крикнул осавул.

– Не палить! Не палить! – пронеслось меж бугорками.

Здоровкаться с ворогами Тарас и не думал. Много чести было б им, да и к чему с сего дня шанхайцам здоровье?

Только и буркнул:

– Ну?

– Слышь, начальник, – решив, что говорить дозволено, зачастил один из державших веревку, обшарпанный донельзя мозгляк с пятнистым лицом, – ну че мы, сделали тебе че? Ну будь человеком, начальник, – он рухнул на колени, выпустив конец веревки. – Вот он, за кем ты пришел, в наилучшем виде. Бери, а? А то ведь у нас и бабы есть! – великолепная идея, похоже, ошеломила его самого. – Так если надо, и баб тоже бери!

Наказной молчал.

Они что, не понимают? Теперь уж не этот бедный хлопчик надобен унсам, а все они. Потому как всякий, кто мог узнать то, что знает вот этот хлопец, должен замолчать навеки.

Против обычая унсов убивать, не объяснив причин убоя.

– Ты им поведал? – в упор спросил отаман связанного.

– Ага, – не стал юлить тот; он сейчас боялся унса намного меньше, чем обшарпанного слободского.

– Все поведал?

– Ага.

– Всем?

– Не-е, – размазывая слюни и сопли, хлопец дернул головой и указал на обшарпанного. – Вот ему рассказал! – выкрикнул он злорадно. – И мужикам тоже!

Слободской взвизгнул.

Но грозный вуйк глядел уж не на него.

Второй пришедший выглядел подостойней первого; одежка на нем была неплоха, а сапоги и вообще совсем новые.

– Есть о чем говорить?

– Есть, – этот старался не трястись. – Я – референт господина директора департамента здравоохранения и трудовых ресурсов Компании Искандера Баркашбейли. Он предлагает…

Хорошо обутый говорил толково. Он сулил выкуп, упоминал о кредах, о какой-то амнистии, но наказного заинтересовало совсем иное.

– Ты из хозяев Железного Буйвола? – прервал отаман поток, льющийся из болботуна.

Тот поперхнулся. Посоображал. Кивнул.

– Именно так, господин колонист. Ваш конфликт с поселенцами, разумеется, ваше внутреннее дело. Но Искандер-ага…

Ни к чему было слушать дальше.

– «Брайдер!» – властно сказал Тарас, не поворачиваясь.

И на сей раз не попросил ни о чем. Соромно просить было с двух шагов. Рушница могла обидеться.

Ббб-бу-мм! – ухнул «брайдер», и нечто, хранящее пока еще намек на человеческое тело, улетело далеко в поле, постепенно развеиваясь и теряя всякую форму.

– Дякую, брате! – от всей души поблагодарил железного унса седой унс в черном сюртуке.

И хрипло рыкнул на двоих, лежащих у ног:

– Геть!

А потом перевел с человеческого:

– Вон!

Осавул же глядел на дымящееся дуло рушницы и осуждающе покачивал головою. И неведомо было малому, что старый Тарас совсем не корит себя. Зрозумило, истратить целый заряд ради собственного удовольствия – расточительство безумное, любой унс подтвердит это. Потому что никто, кроме наказного отамана, не слышал – а жаль! – как гудел и ныл, просясь в руки, и как потом, сделав уже, дрожал от восторга теплый, пахнущий пороховой гарью железный побратим, и сколько истинной страсти прозвучало в его радостном «Буммм!»…