Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович - Страница 48

Черной краской вытемнила тело свое Великая Мать, скрыв морщины. Для траурных обрядов хранится у травниц такая краска. Груди же, кормящие младенца, выбелены были краской белой, означающей тяжкую боль, холодящую душу. И синие круги, обведенные вокруг глаз, беззвучно кричали о великой скорби, огромные и жуткие, будто бельма Ваанг-Н'гура…

– Ой-йееее! – заныл сквозь плотно стиснутые зубы дгаанга, и вслед ему сотни мужчин и женщин затянули напев:

– Ой-йе-йеееее!

Будто несчитанный рой гигантских пчел зажужжал над костром…

Словно не ведая ни о чем, прошлась вокруг костра Великая Мать, а потом всплеснула руками и горестно вскрикнула, заметив лежащих без движения. Упала на колени перед одним, приникла к груди, пытаясь услышать проблеск жизни. Упала на колени перед вторым, заглянула в пустые, темно алеющие глазницы, словно стараясь уловить отзвук боли.

Поникла головой. Взвыла жалобно, раз за разом повторяя имена детей своих, которых столь жестоко и преждевременно у нее отняли: М'панга ваТту из селения Дганьягве! Нгеммья К'ибусса, прозванный Коротким Копьем, из селения Т'к!..

Помолчала, вопреки очевидности ожидая отклика.

Опустилась на колени, по-собачьи вскинула голову к Выси, опираясь на сжатые кулаки.

И запела Песню Прощания.

А люди дгаа слушали внимательно и строго, подтягивая в нужных местах, в остальное же время даже не дыша…

– …Спят горы Дгаа, – пела Великая Мать, – спят лесистые горы Дгаа, травы заснули, заснули кусты, лишь ветер рыдает в горах…

– Ой-ей-ей-ееееее!

– …Ветер скулит, – выстанывала Великая Мать, – ветер уносит туман, ветер не хочет, чтоб люди дгаа в тумане утратили путь…

– Ой-ей-ей-ееееее!

– …В белых горах, – рыдала Великая Мать, – среди ледяных полей, спите спокойно, за вас отомстят люди народа дгаа; вам не придется плакать в ночи, братья за вас отомстят…

– Ой-хой-й-е! – в полный голос грянула толпа.

Мертвецы улыбались выщербленными оскалами.

Они могли быть довольны.

Не каждого, далеко не каждого из ушедших провожают в последнюю дорогу так, по полному древнему обряду, завещанному потомкам своим Предком-Ветром!

Куда чаще прощаются с неживыми много скромнее, и лишь прямая родня продолжает носить траурные пояса и выбеливать грудь в течение долгих девяти десятков и еще девяти дней.

Но первая кровь, пролитая в начинающейся войне, священна, а потому и достойна наивысшего почета.

Что ж! М'панга ваТту из славного доблестными охотниками селения Дганьягве и Нгеммья К'ибусса, прозванный Коротким Копьем, из ничем не примечательного селения Т'к, если и не жизнью, то смертью своей заслужили право на сбор людей дгаа, на плач Великой Матери и на все последующее…

Вот уже отошла от мертвых тел Мэйли, вновь обернувшаяся старухой; три девственницы бережно поддерживают ее под руки, а на месте Великой Матери встает юный дгаанга!

Лицо его покрыто маской Мг, он облачен в черный, бахромящийся по краям плащ, в руках – длинный зазубренный нож и широкая лопатка из дерева бумиан, чья древесина много тверже бронзы и немногим уступает железу.

По левую и правую руку дгаанги – помощники, юноши из лучших родов; они станут помогать ему. За спиной у дгаанги – полногрудые девственницы; они держат на вытянутых руках овальные глиняные чаши.

Сейчас дгаанга выпотрошит мертвецов.

Пригодное для съедения, начиная с печени, упокоится в чашах, непригодное ляжет в стороне. Затем отделено будет мягкое мясо от твердых костей, и новые чаши наполнятся алым, кисловато пахнущим.

Тем и окончится труд дгаанги.

А выскобленные добела скелеты останутся у костра до самого вечера и целую ночь. На рассвете же их почтительно уложат на носилки и отнесут высоко-высоко в горы, в те места, куда носильщикам придется добираться два дня и еще треть полного дня. Там сбросят скелеты в глубочайшую из ледяных трещин, и рухнут они к самому чреву Тверди, где встретит их около ледяных ворот своих слепец Ваанг-Н'гур.

Назовут они ему свои имена, и наделит их владыка глубин новой плотью, с какой не стыдно будет идти в светлую Высь; ведь как он, слепой, узнает, чего не хватает пришедшим?.. А если вдруг обладает особым зрением, то разве способен хоть кто-то догадаться об увечьях плоти, глядя на голый костяк?

Ничего не вышло у тех, кто убил!

Целые и невредимые придут охотники дгаа к поселку Тха-Онгуа, и радостно встретят их, длинноиолдых, широкобедрые девы Выси, услада ушедших…

Живые же проведут ночь, распевая песни, унылые и веселые, поминая достоинства тех, кого уже нет в Тверди, и отрицая, что были у них недостатки.

Живые разделят печень ушедших и плоть их, так, чтобы каждому из воинов досталось хоть по мельчайшему кусочку, и запьют жирным наваром, оставшимся после того, как сварилась плоть М'панги ваТту и размягчились сухожилия Нгеммьи К'ибуссы, прозванного Коротким Копьем…

Когда-то часто поступали так люди дгаа. Ныне – редко.

Но в грядущих битвах никак не обойтись без того, чтобы в каждом из бойцов, вышедших пролить кровь, жила частица погибших первыми, крича носителю своему: отомсти!..

А под утро живые станут пить перебродивший сок нгундуни-которая-кричит и крепкий отвар, настоянный на яде семи полосатых змей, процеженном через листья мгумт, заедать дурманящие напитки обильной снедью и слушать вполуха охрипшего от крика дгаангу, обращающегося к Незримым…

Ведь много снеди и питья заготовлено было в последние дни ради высокого обряда снятия с чужака дггеббузи!

Радостным обещало стать сегодня для народа дгаа, а вышло черным, но все под Высью в воле Тха-Онгуа, и не дано смертным изменить такой порядок вещей…

А все же что бы ни случилось, но вождь сказала свое слово, назначив день и час, и пусть Высь сойдется с Твердью, но воля дгаамвами неизменима.

– Н'харо! – полуобернувшись к свиреполицему гиганту, замершему по левую ее руку, повелела Гдламини. – Иди и приведи сюда того, кто пришел с белой звездой!

– Хо!

На миг переломив себя в поклоне, Убийца Леопардов плавными прыжками помчался прочь с костровой площадки, к окраине, где ждал своего часа запертый по обычаю в отдельной, специально поставленной хижине Д'митри-тхаонги.

Он мчался, не глядя, кто стоит перед ним, и люди дгаа расступались, пропуская носителя приказа вождя…

А Дмитрий уже устал ждать.

Он, пожалуй, не смог бы сказать, сколько в точности минуло времени с тех пор, когда его привели сюда, крепко связали по рукам и ногам, обернули вокруг глаз плотную, не пропускающую света ткань и залепили воском уши.

Долгая вечность тьмы и безмолвия распростерлась кругом, и лишь странный резковато-пряный дымок от тлеющих в очаге трав слегка щекотал ноздри, заставляя время от времени громко чихать.

Тошно было, и скучно, и никакой не было возможности прервать процедуру по собственной воле…

«Так надо, Д'митри!» – сказала Гдлами, повелевая ему идти за прислужниками дгаанги.

«Умри ненадолго, тхаонги!» – весело пожелал Н'харо, связывая руки за спиною витым кожаным ремнем.

«Возродись хорошо, земани!» – улыбнулся лукавый Мгамба, набрасывая на голову связанного башлык из плотной ткани.

А Великая Мать Мэйли, не добавив к сказанному ни слова, подула Дмитрию в лицо, ободряя на прощание, и юный молчаливый дгаанга, выходя из хижины, ударил на самом пороге костяшками пальцев в маленький барабан, но этого земани, скорчившийся на подстилке, услышать уже не мог…

Какое-то время назад, после краткой дремы и утомительно-долгого бодрствования, Дмитрия навестил, наконец, давно жданный, но все не появлявшийся Дед, и его приход обрадовал внука, не сдержавшего довольного урчания.

Старый Даниэль выглядел неплохо. Он, казалось, даже несколько помолодел, и усмешка, слегка кривящая синеватые губы, была откровенно ироничной.

– Итак, лейтенант, – сказал Президент Коршанский, некоторое время вприщур оглядывая внука, – я полагаю, что вы как честный человек теперь просто обязаны на ней жениться?