Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович - Страница 27

Командир батареи закивал, и по его закопченному лицу побежали капельки пота.

– Наши там неплохо устроились! Но все равно, будем сниматься через десять минут! Пристрелялись уже! Я попросил бы вас забрать моих людей с кургана, пока мы будем возиться!

– Я воспользуюсь штабной линией?

– Конечно! И подтвердите…

Вой снаряда раскроил небо, и воздух вокруг лопнул, съедаемый чудовищным разрывом.

Сидя на корточках, капитан Миончинский ковырнул в ухе пальцем и стряхнул землю с тульи видавшей виды фуражки. Сорокин оглянулся: теперь воспользоваться полевой связью не придется точно. На месте телефониста дымилась огромная воронка.

– Все! – командир батареи безнадежно махнул. – Пристрелялись!

Корректировщиков надо было спасать.

Два артиллерийских поручика, окопавшиеся на верхушке древнего могильника, уже начали отстреливаться от трех десятков красных, растянувшихся неровной цепью. Ручной пулемет Льюиса бил короткими очередями – офицеры экономили патроны. Потеряв связь с батареей, поручики упрямо не желали оставлять выгодную позицию.

– Какого хрена вы здесь сидите? – хрипло выдохнул Сорокин, взобравшись по склону вместе с абреками.

– Но, господин ротмистр, – начал один из офицеров, – позиция-то сказочная!

– Сворачивайтесь, – приказал Сорокин, – или из нас скоро решето сделают!

Он указал нагайкой вправо. Из небольшой лощинки показалась вторая цепь красногвардейцев, а затем и башня броневика, взбирающегося на пригорок.

Абреки нервно заругались на своем языке и, ловко перебирая ногами на спуске, устремились к лошадям. Каждый посадил за спину по артиллеристу, а Сорокин подхватил пулемет.

Еще пять минут, и клещи красных цепей сомкнулись бы. Вслед добровольцам прогремела длинная очередь броневика, но расстояние было слишком большим. Пули разлетелись по степи, взбивая земляные фонтанчики.

Нырнув в балку, откуда уже эвакуировалась батарея Миончинского, трое лошадей и пятеро всадников выскочили прямо на позиции нежинцев.

Картина открылась ужасающая. Перемазанные липкой грязью добровольцы переводили дух после рукопашной, которой закончилась вторая атака балтийцев. Люди были настолько измотаны боем, что уцелевшие лежали вповалку вместе с убитыми и ранеными. Разбитые в кровь руки и лица омывал моросящий дождь, скатываясь грязно-красными струйками на сукно шинелей.

Старый полковник с бородкой клинышком, в растерзанной бекеше, пошатываясь, ходил между сослуживцами и без конца повторял:

– Господа! Господа! Ну нельзя же так… Приводите себя в порядок, прошу вас!

Спешившись, Сорокин и артиллеристы бросились помогать санитарам и приводить в чувство молодежь.

Ротмистр хлопал «кадетов» по плечу, по щекам, встряхивал и приговаривал по-суворовски:

– Орлы! Чудо-богатыри! Вся надежда на вас! Это понемногу помогало.

Натужный кашель, рвавшийся из получивших увечья тел, стал утихать, когда вдруг молодой, чуть с хрипотцой, голос сначала тихо, потом все громче, затянул:

Юноша, заставивший вздрогнуть усталые души, сидел на ящике из-под патронов, привалясь спиной к стенке траншеи. Кисть левой руки парень обмотал куском нательной рубахи, тяжело набухшим от крови. Трехгранный штык лежавшей у ног винтовки, был сломан. Корнет пел истово и отчаянно, временами сглатывая и морщась от боли, но темпа не сбавляя.

Не замечая, что стоит посреди глубокой лужи, Сорокин завороженно смотрел на поющего, чувствуя, что не сможет оторвать от него глаз, даже если рядом разорвется снаряд. Волнующее оцепенение передавалось и другим. Красивый и гордый, как взмах орлиного крыла, голос заставлял шевелить губами даже тяжелораненых. Последние строки песни:

уже мощно гремели над позициями, подхваченные множеством голосов.

Старый полковник плакал, держась рукою за сердце:

– Ребятушки, милые мои… Спасибо!

Внезапно отдаленные свист и гиканье заставили всех повернуть головы. Дождь прекратил моросить, видимость улучшилась. Теперь «Робеспьер» переместил огонь своих орудий на правый фланг добровольцев.

Сквозь разорванные клочья тумана стало видно, как две конные лавы устремились навстречу друг другу, сходясь в отчаянной рубке. Искорками на солнце засверкали клинки, и конные фигурки заплясали и завертелись в смертельном танце.

Так впервые против донцов выступили кубанские казаки.

Маятник колеблющегося настроения братьев-кубанцев качнулся влево. Вокруг станицы за ночь выросли окопы, из которых с утра по авангарду корниловцев ударили градом пуль.

Кавалерийский бой был скоротечен: перемещенный огонь добровольческой артиллерии и развернувшиеся цепи марковцев быстро заставили большевиков и кубанцев отойти. Их пешие цепи не успели еще скрыться за околицей Новолеушковской, как всадник в белой папахе в сопровождении четырех конных ординарцев уже влетел в станицу и исчез за поворотом улицы.

Кто-то, узнав, крикнул:

– Генерал Марков!

Нежинцы снова заволновались. Остро переживая гибель своих товарищей и сыпля проклятиями в адрес кубанцев, начали браться за оружие. Только черкесы, не слезавшие все это время с коней, бесстрастно оглядывали горизонт, словно не имея к происходящему ни малейшего отношения.

В амбразуры броневика было видно, как добровольцы неторопливо поднимаются, примыкают штыки и, привычно держа интервал, выстраиваются в цепи.

По тому, как педантично застегиваются пуговицы на различного покроя шинелях, полушубках, гражданских пальто, становилось понятно, что атака будет отчаянной.

И впрямь, идущие по размокшей степи с проплешинами жухлого снега растянутые шеренги представляли собой диковатое, даже мистическое зрелище.

Словно вся Русская Императорская армия шагала на этом адском параде. Морские офицеры и офицеры пограничной стражи, артиллеристы, кавалеристы, пехотинцы, саперы, интенданты и связисты, юнкера и воспитанники кадетских корпусов, окопники и штабные, донские казаки-партизаны – все они шли каждый в свою атаку, кто-то в последнюю, кто-то в первую. Но наверняка – в самую главную. В этот час, плечом к плечу, полуодетые и полуголодные, они были – Великая Россия, и они чувствовали это…

Экипаж бронеавтомобиля «Остин-Ижорец» напряженно ожидал команды к движению. Заняв позицию перед железнодорожной насыпью неподалеку от «Робеспьера», броневик поддерживал огнем вылазки красногвардейцев. И Лиходедову, и Барашкову время от времени приходилось давать длинные очереди поверх черных бескозырок и солдатских папах. Но расстояние до добровольческих позиций было предельным, так что палили без особых угрызений совести. Последняя контратака, перешедшая в рукопашную, к радости юношей, захлебнулась.

Алешка и Вениамин то и дело поглядывали на командира. Белкин смотрел в амбразуру, вытирал бритый череп платком и прислушивался, как осколки снарядов чиркают по клепаной шкуре «Остина».

План у товарищей созрел давно. Но без общей команды по бронеотряду кататься под дулами бронепоезда было равносильно самоубийству. А команды все не поступало.

Наконец «Остин-Ижорец» натужно взвыл и покатил по степи, объезжая воронки. Дали команду: «Бронеотряду выдвинуться навстречу атакующему противнику, уничтожая его пулеметным огнем».

Используя броневики, красные решили смять наступающую белую пехоту и расколоть правый фланг добровольцев, вклинившись между нежинцами и донскими партизанами поручика Курочкина. Где-то здесь, в овражках, укрывалась артиллерийская батарея, так надоевшая большевикам. Ее решили уничтожить во что бы то ни стало.

План, созревший у друзей накануне вечером, был прост, лих и, как всегда бывает в таких случаях, ненадежен. В основном полагаться приходилось на удачу.