Тайна Вильгельма Шторица - Верн Жюль Габриэль - Страница 12

Играл замечательный цыганский оркестр, прославивший себя в то время повсюду в Венгрии, но еще ни разу до сих пор не игравший в Раче. В назначенный час музыканты со своим капельмейстером появились в зале и заняли отведенное для них место.

Венгры очень любят музыку, но на свой лад. В противоположность немцам они не столько исполнители, сколько слушатели. В особенности они любят слушать свою национальную музыку, и это слушание для них не забава, а серьезное занятие.

Оркестр состоял из двенадцати музыкантов и капельмейстера. Им предстояло играть веселенькие венгерские мотивчики — танцы, военные песни, марши. Мечтательной немецкой музыки мадьяры не любят.

Для свадебного вечера можно было бы остановиться и на несколько ином, более подходящем к случаю выборе пьес, но в Венгрии очень большое значение имеют традиции, и собравшихся гостей необходимо было услаждать только национальной музыкой.

Цыгане были в народных костюмах — все смуглые, с черными как смоль курчавыми волосами шапкой, густыми черными бровями и черными огненными глазами. Из-под ярко-красных губ сверкали у всех ослепительно белые, острые зубы.

Оркестр имел огромный успех. Гости в тишине выслушивали внимательно каждую пьесу, а потом разражались аплодисментами и одобрительными восклицаниями.

Я тоже слушал с удовольствием. Что касается Марка, то он, на мой взгляд, занимался не столько оркестром, сколько своим счастьем, сидя возле сияющей Миры Родерих.

Но вот программа исчерпана. Аплодисменты смолкли. Капельмейстер встал, за ним поднялись музыканты. Доктор Родерих сердечно поблагодарил их, гости наговорили им комплиментов, и они на время удалились.

Приступили к подписанию контракта, что совершилось торжественно и серьезно. Гости разбились на группы. Лакеи разносили на подносах фрукты и прохладительные напитки.

Все шло хорошо. Ничего неприятного до сих пор не случилось. Если я вначале несколько тревожился, то теперь успокоился почти совсем.

Госпоже Родерих я не жалел комплиментов цо поводу блистательно удавшегося вечера.

— Благодарю вас, мсье Видаль, — сказала она, — я очень рада, что моим гостям весело. Но, по правде сказать, я смотрю только на вашего брата и на мою дочь. Как они счастливы!

— Сударыня, этим счастьем они обязаны вам, — заметил я. — Родителям остается только радоваться на счастье своих детей.

И вдруг по какой-то странной ассоциации мне вспомнился Вильгельм Шториц… Почему так? Между тем капитан Гаралан о нем больше не думал, как мне казалось. Молодой человек казался веселым, беззаботным. Многие барышни с удовольствием заглядывались на него. Он в городе был общим любимцем.

— Любезный капитан, — сказал я, когда он проходил мимо меня, — если конец вечера будет соответствовать началу…

— О, конечно! — вскричал он. — Музыка хорошо, а танцы еще лучше.

— Ну, в танцах француз мадьяру не уступит. Вы знаете, мне ваша сестра обещала второй вальс.

— Почему не первый?

— Как — почему? Да первый по всем правилам и традициям должен танцевать с ней Марк. Что же, вы хотели бы меня с ним поссорить?

— Правда ваша, дорогой Видаль. Жених и невеста всегда открывают бал.

Цыганский оркестр снова появился и занял свое место. В кабинете доктора были расставлены карточные столы для не танцующих солидных людей. Оркестр начал наигрывать в ожидании, когда капитан Гаралан подаст сигнал к танцам. Вдруг со стороны галереи через открытую дверь донесся из сада звучный и сильный голос. Голос пел что-то странное, без мелодии, без ритма.

Начавшие было составляться пары остановились. Все прислушались. Что это? Сюрприз, нарочно придуманный? Ко мне подошел капитан Гаралан.

— Что это такое? — спросил он.

— Не знаю, — отвечал я с тревогой в голосе.

— Откуда это пение? С улицы?

— Кажется, нет, не с улицы.

Действительно, голос доносился из сада, а не с улицы. Тот, кто пел, как будто даже подходил к галерее, собираясь войти в дом.

Капитан Гаралан схватил меня за руку, и мы побежали в сад.

На галерее из гостей было человек двенадцать. Гости, уходившие в сад во время антракта, давно вернулись. Остальные были в зале и в гостиных. Кроме того, в галерее находились музыканты, но все они сидели на своих местах за пюпитрами.

Капитан Гаралан вышел на крыльцо. Я последовал за ним. Мы осмотрели весь освещенный сад. Там никого не было.

В эту минуту к нам подошли Родерихи, муж и жена, и доктор сказал несколько слов своему сыну. Тот ответил отрицательным жестом.

Но голос продолжал петь и все приближался.

Подошли Марк под руку с Мирой. Подходили другие гости. Дамы расспрашивали госпожу Родерих, но та не знала ничего сама.

— Я узнаю! — вскричал капитан Гаралан, опять выходя на крыльцо и сходя в сад.

За ним пошли я, доктор Родерих и кое-кто из прислуги.

Вдруг голос умолк, и как раз в ту минуту, когда певец, казалось, уже дошел до самой галереи.

Сад обыскали, обшарили каждый кустик; это было нетрудно сделать при яркой иллюминации. Никого не нашли!

Вероятно, это пел какой-нибудь человек, проходивший по бульвару Текели… Впрочем, едва ли. Так поздно по этому бульвару никто не ходит.

На всех улицах было темно. Мерцал только вдали слабый свет в бельведере дома Шторица.

Когда мы вернулись в дом, гости набросились на нас с расспросами, но поскольку мы ничего не могли ответить, любопытство утихло. Вскоре подали сигнал к началу танцев.

Пары опять составились.

— А у вас и дамы нет? — улыбнулась мне Мира.

— Есть, но только на второй тур, — сказал я, — и эта дама вы.

— Мы не заставим тебя долго ждать, Генрих, — сказал Марк.

Увы! Он ошибся. Мне долго пришлось дожидаться вальса, обещанного мне Мирой. Да, по правде сказать, я его и до сих пор все еще жду…

Оркестр заканчивал прелюдию, как вдруг голос послышался опять, и на этот раз на самой середине гостиной.

Смущение гостей перешло в общее негодование, когда все расслышали, что голос поет «Песню ненависти» Фридриха Марграда, получившую большое распространение только благодаря своему ругательному содержанию. Это был вызов мадьярскому патриотизму, явное глумление, открытое оскорбление.

Голос пел посреди комнаты, а певца не было видно. Певец был тут, несомненно, тут, но оставался недоступным для зрения.

Гости выбежали в зал и на галерею. Произошла некоторая паника. В особенности напугались дамы.

Сверкая глазами, капитан Гаралан шел по гостиной, готовясь схватить того, кого не мог видеть.

Голос допел песню и умолк.

Тут я увидел: да не я один, а человек, по крайней мере сто это увидели и не поверили глазам…

Кто-то невидимый хватает с этажерки невестин букет, рвет его, бросает цветы на пол и топчет их ногами! Потом хватает контракт, разрывает его в клочья и разбрасывает по паркету!

Тут уж испугались решительно все. Каждому захотелось уйти подальше от такой чертовщины. Я спрашивал себя: не сошел ли я с ума и не мерещится ли мне все это?

Ко мне подошел капитан Гаралан и в бешенстве проговорил, весь бледный от гнева:

— Это Вильгельм Шториц! Это его штуки!

Какой Вильгельм Шториц? Где?

В уме ли капитан Гаралан?

Если он в уме, то, значит я сам скоро с ума сойду. Ведь я все это видел: как рвали букет, как изорвали подписанный брачный контракт. А теперь вижу, как невидимая рука хватает с подушки невестин венок и уносит в зал, на галерею, в сад, и венок исчезает.

— Нет, уж это слишком! — вскричал капитан Гаралан, бросаясь из гостиной в зал и оттуда на галерею.

Вихрем пронесся он через зал и выбежал на бульвар Текели.

Я побежал за ним.

Один за другим добежали мы до дома Шторица, где по-прежнему виднелся слабый свет только в бельведере. Капитан схватился обеими руками за решетчатые ворота и с силой начал их трясти. Не отдавая себе отчета, что делаю, я стал помогать капитану, но решетка была крепкая, и из наших усилий ничего не вышло.

Несколько минут мы напрятали силы, не помня себя от бешенства. Вдруг одна половина ворот со скрипом повернулась на петлях…