Пятнадцатилетний капитан - Верн Жюль Габриэль - Страница 67

Шум и оживление в день открытия ярмарки докатились до фактории, но ничего не объяснили миссис Уэлдон. Она не знала ни того, что Том и его товарищи куплены работорговцем из Уджиджи, ни того, что скоро их уведут из Казонде. Она не слышала ни о гибели Гарриса, ни о смерти короля Муани-Лунга, ни о его торжественных похоронах, где Дику назначена была роль одной из жертв. Несчастная одинокая женщина была всецело во власти работорговцев и Негоро; она не могла даже искать избавления в смерти, потому что с ней был ее сын.

Миссис Уэлдон ничего не знала об ожидавшей ее судьбе. За все время путешествия Гэррис и Негоро не перемолвились с ней ни единым словом. В Казонде они не являлись к ней, а самой миссис Уэлдон было запрещено покидать ограду владения богача работорговца.

Стоит ли говорить, что большой ребенок — кузен Бенедикт — ничем не мог помочь миссис Уэлдон. Это само собой разумеется.

Когда достопочтенный ученый узнал, что он находится в Африке, а не в Южной Америке, как он думал, он даже не спросил, каким образом это могло случиться. Он испытал только глубокое разочарование. В самом деле, он гордился тем, что первым среди ученых нашел в Америке муху цеце и воинственных термитов, и вдруг оказалось, что это самые обыкновенные африканские насекомые, которых до него находили и описывали многие натуралисты. Итак, рухнули его надежды прославить свое имя этим открытием. Кого могло удивить, что ученый-энтомолог привез из Африки коллекцию африканских насекомых?…

Но когда досада улеглась, кузен Бенедикт сказал себе, что эта «земля фараонов» — так он называл Африку — является неисчерпаемой сокровищницей для энтомолога и что он не только ничего не потерял, а даже выиграл, попав сюда, а не в «землю инков»[64].

— Подумать только, — повторял он себе, и не только себе, но и миссис Уэлдон, которая не слушала его, — подумать только, что здесь родина жужелиц-мантикор, этих жесткокрылых жуков с длинными волосатыми лапками, с заостренными, сросшимися надкрыльями и с огромными челюстями! И, конечно, самая замечательная жужелица — бугорчатая мантикора. Это родина жужелиц-краснотелов, гвинейских и габонских жуков-голиафов, ножки которых снабжены шипами; родина пятнистых пчел-антидий, откладывающих свои яйца в пустые раковины улиток; родина священных скарабеев, которых древние египтяне почитали наравне с богами. Здесь родина бабочки-сфинкса, иначе говоря — бабочки «мертвая голова», которая сейчас распространилась по всей Европе, родина «биготовой мухи», укуса которой так боятся сенегальцы. Слов нет, здесь можно сделать изумительные открытия, и я их сделаю, если только эти славные люди позволят мне заняться поисками!

Нетрудно догадаться, кто были эти «славные люди»! Но кузен Бенедикт не имел оснований жаловаться на них. Негоро и Гэррис предоставляли ученому-энтомологу некоторую свободу, тогда как Дик Сэнд во время перехода от океанского побережья до Кванзы строго-настрого запрещал ему всякие экскурсии. Наивный ученый был весьма растроган такой снисходительностью.

Итак, кузен Бенедикт был бы счастливейшим энтомологом на свете, если б не одно грустное обстоятельство: жестяная коробка для коллекций по-прежнему висела у него на боку, но очки уже больше не украшали его переносицу, а лупа не красовалась на его груди. Слыханное ли дело — ученый-энтомолог без очков и без лупы! И, однако, кузену Бенедикту не суждено было вступить снова во владение этими оптическими приборами: их похоронили на дне ручья вместе с чучелом короля Муани-Лунга. Несчастному ученому приходилось теперь подносить к самым глазам пойманное насекомое, чтобы различить особенности его строения. Это служило источником постоянных огорчений для кузена Бенедикта. Он готов был уплатить любую сумму за пару очков, но, к несчастью, этот товар ни за какие деньги нельзя было купить в Казонде.

Кузену Бенедикту предоставили право бродить по всей фактории Хозе-Антонио Альвеца, так как знали, что он и не помышляет о побеге. Впрочем, фактория была обнесена со всех сторон высоким частоколом, перелезть через который ученый все равно бы не мог. Участок, огороженный частоколом, имел в окружности почти целую милю. На этой обширной территории росли деревья, кусты, протекало несколько ручейков, стояли бараки, шалаши, хижины — словом, это было самое подходящее место для поисков всяких редкостных насекомых, которые могли если не обогатить, то сделать счастливым кузена Бенедикта… И кузен Бенедикт целиком отдался поискам. Он так старательно изучал пойманных шестиногих невооруженным глазом, что чуть вконец не испортил свое зрение. Коллекция его значительно пополнилась, и, кроме того, он успел набросать в общих чертах план фундаментального труда об африканских насекомых. Если бы ему удалось еще найти какого-нибудь нового жука и связать с находкой свое имя, кузен Бенедикт был бы счастливейшим человеком па свете.

Маленькому Джеку также разрешали свободно гулять по всей фактории, и если площадь ее кузен Бенедикт считал достаточно большой для своих энтомологических изысканий, то уж ребенку она казалась огромной. Но Джека не прельщали игры, увлекающие детей его возраста. Он почти не отходил от матери. Миссис Уэлдон сама не любила оставлять его одного: она боялась, что с ее сыном случится какое-нибудь несчастье.

Джек часто говорил об отце, о котором сильно соскучился в долгой разлуке, просил вернуться к папе поскорее; спрашивал мать о старой Нан, о своем друге Геркулесе, о Бате, Актеоне, Остине. Он жаловался, что даже Динго покинул его. Но особенно часто он вспоминал своего приятеля Дика Сэнда. Впечатлительную детскую душу умиляли счастливые воспоминания, он жил только ими. На все расспросы сына миссис Уэлдон отвечала тем, что прижимала его к груди и осыпала поцелуями. Ей стоило нечеловеческих усилий не плакать при мальчике. Ни во время переезда от Кванзы до Казонде, ни в фактории Альвеца миссис Уэлдон не имела оснований жаловаться на дурное обращение; по всем признакам работорговцы и не собирались изменить свое отношение к ней. В фактории жили только те невольники, которые обслуживали самого работорговца. Все прочие представляли собой «товар» и жили в бараках на площади, откуда их и забирали покупатели. Здесь же, во владении Альвеца, помещались лишь склады. Они ломились от запасов различных тканей и слоновой кости; ткани Альвец менял на невольников во внутренних областях Африки, а слоновую кость продавал на главные рынки континента для вывоза в Европу.

Итак, в фактории жило немного людей. Миссис Уэлдон отвели отдельную хижину, кузену Бенедикту — также. Ели они за одним столом. Кормили их сытно: мясом, овощами, маниокой, сорго и фруктами.

К услугам миссис Уэлдон была особо приставлена невольница — Халима; эта дикарка привязалась к ней и, как умела, проявляла свою преданность, несомненно искреннюю. С другими слугами Альвеца пленникам совсем не приходилось сталкиваться.

Самого работорговца, занимавшего главное здание фактории, миссис Уэлдон видела лишь изредка. Негоро жил где-то в другом месте, и его она не встретила ни разу с приезда в Казонде. Отсутствие Негоро, совершенно необъяснимое, сначала удивляло, а потом начало даже беспокоить миссис Уэлдон.

«Чего он добивается? — спрашивала она себя. — Чего выжидает? Зачем он привез нас в Казонде?»

Так в тревожном ожидании прошли восемь дней, которые предшествовали прибытию в Казонде каравана Ибн-Хамиса, — два дня до похорон Муани-Лунга и шесть дней после них.

Несмотря на собственные горести и заботы, миссис Уэлдон часто думала о том, что испытывает ее муж. Джемс Уэлдон, несомненно, был в отчаянии. Вероятно, ему и в голову не приходило, что его жена приняла роковое решение совершить плавание на борту «Пилигрима». Он думал, что она приедет с одним из океанских пароходов. Эти пароходы прибывали в порт Сан-Франциско регулярно в положенные сроки, но ни миссис Уэлдон, ни Джека, ни кузена Бенедикта на них не было.

Пора уже было вернуться в Сан-Франциско и «Пилигриму». Не получая никаких сведений от капитана Гуля, Джемс Уэлдон, должно быть, занес этот корабль в список пропавших без вести.