Агентство «Томпсон и Kо» - Верн Жюль Габриэль - Страница 61

Таков был рассказ Робера. Долли несколько раз заставляла повторить его, желая знать все до мельчайшей подробности.

Грустное настроение витало над пароходом, обращая минуты в часы, часы – в века. Если трое поглощенных беседой ничего такого не заметили, то за столом невольно убедились в этом. Вечером он был такой же молчаливый, как и днем. Все скучали – это бросалось в глаза, – кроме разве ненасытных Джонсона и Пипербома. Могли ли когда-нибудь скучать эти господа: один – ненасытная губка, другой – бездонная пропасть?

Оба, не будучи в состоянии говорить и понимать, не знали окружающего недовольства. Если б они знали, то не примкнули бы ни к кому… Можно ли представить себе более приятное путешествие, когда пьешь до зеленого змия и ешь до отвала?

Но помимо этих двух счастливцев за столом видны были лишь хмурые лица. Очевидно, если находившиеся здесь не были явными врагами Томпсона, то ему по крайней мере трудно было бы найти между ними друга.

Однако у него еще оставался один друг. С первого же взгляда вновь пришедший различил бы этого пассажира среди других. Он говорил, и даже очень громко. Ему не важно было, что слова его не находили отклика и терялись, точно ватой, заглушенные враждебной холодностью остальных.

Во второй раз передавал он драму, чуть было не стоившую жизни миссис Линдсей, и, не смущаясь невниманием соседей, рассыпался в выражениях удивления по адресу Роббера Моргана.

– Да, сударь, – воскликнул он, – это героизм! Волна была высотой с дом, и мы видели, с какой скоростью она неслась. Это было ужасно, и, чтобы броситься туда, господин профессор должен был обладать необыкновенной смелостью. Я, признаться, не сделал бы этого. У меня что на уме, то на языке.

О, конечно! В лице почтенного бакалейщика Томпсон имел настоящего друга. И, однако, такова сила жадности! Администратор чуть было не потерял его навсегда.

Только что встали из-за стола. Пассажиры поднялись на спардек, тишину которого они едва нарушали. Один лишь Блокхед продолжал сообщать urbi et orbi свое вечное довольство, и особенно своей милой семье, увеличившейся присутствием несчастного Тигга, не выпускаемого его двумя тюремщицами.

– Эбель, – торжественно говорил Блокхед, – никогда не забывай того, что тебе дано было видеть во время этого прекрасного путешествия. Я надеюсь…

Какова была надежда Блокхеда? Бакалейщик не успел высказаться на этот счет. Томпсон подошел к нему, держа в руках бумагу.

– Вы извините меня, господин Блокхед, – сказал он, – если я представлю вам маленький счетец. Как бывший коммерсант, вы не сочтете неуместным, чтобы дела велись аккуратно.

Блокхед сразу заволновался. Его простодушная физиономия приняла менее радостное выражение.

– Счет? – повторил он, отталкивая рукой бумагу, которую протягивал ему Томпсон. – Мне кажется, никаких счетов у нас не может быть. Мы, сударь, заплатили за свои места.

– Не совсем… – поправил Томпсон, улыбаясь.

– Как – не совсем?! – бормотал Блокхед.

– Память изменяет вам, смею доложить, милостивый государь, – стоял на своем Томпсон. – Если вы изволите припомнить, вы в общем заплатили за четыре полных места и за полместа.

– Верно, – сказал Блокхед, тараща глаза.

– Полместа предназначалось для вашего сына Эбеля, которому в момент отъезда еще не было десяти лет. Должен ли я напомнить отцу, что именно сегодня он достиг этого милого возраста?

Блокхед заметно бледнел, по мере того как Томпсон говорил. Так хватить по карману!..

– И что же?.. – допытывался он надорванным голосом.

– Нет больше никакого основания, – отвечал Томпсон, – впредь делать Эбелю скидку. Однако для достижения соглашения и ввиду того, что путешествие частью закончено, агентство добровольно отказалось от половины следуемой ему суммы. Вы можете видеть, что счет достигает десяти фунтов стерлингов и ни на один пенс больше.

Сказав это, Томпсон деликатно сунул бумагу в руки обескураженного пассажира и с затаенным дыханием ждал ответа. Лицо Блокхеда потеряло свою обычную ясность. Как пришел бы он в ярость, если бы его кроткая душа была доступна такому бурному чувству! Но Блокхед не знал, что такое гнев. С бледными губами, наморщенным лбом, он стоял молча, подавленный несколько насмешливым взглядом Томпсона.

К несчастью, последний не знал сил своего пассажира. Безобидный Блокхед имел страшных союзников. Главный администратор вдруг увидел перед самым своим носом три пары снабженных острыми когтями рук, три вооруженных страшными клыками рта, и в то же время в ушах его раздался женский крик. Миссис Джорджина и милейшие мисс Мэри и Бесси пришли на помощь главе семьи.

Томпсон повернулся к осаждающим и при виде этих лиц, судорожно передернутых от гнева, был охвачен паническим страхом. Быстро стал он отступать. Вернее, он обратился в бегство, предоставив миссис Джорджине, мисс Бесси и Мэри броситься в объятия мистера Абсиртуса Блокхеда, который едва переводил дыхание.

Все еще спали на «Симью», когда на другое утро Джек Линдсей поднялся по лестнице, ведшей из кают. Неверным шагом прошелся он по спардеку, затем, машинально присев на одной из скамей у левого борта, стал рассеянно смотреть на море.

Легкий пар на юго-восточной стороне горизонта возвещал близость первого из Канарских островов. Но Джек не видел этого серого облачка. Он уделял внимание лишь себе самому; он старался разобраться в своих собственных мыслях, поглощенный рассмотрением положения, которое со вчерашнего дня он не переставал изучать со всех сторон. Снова переживал он ужасную сцену. Снова слышался ему томительный крик, тщетно издаваемый Алисой. В этом месте драмы один вопрос уже в десятый раз навязывался ему, докучливый, беспокойный. Поняла ли его Алиса?

Если поняла, если ясно видела, как он с ненавистью отдернул руку, то она, несомненно, будет действовать, искать вне себя необходимую защиту, быть может, жаловаться. И тогда что делать ему?

Но более серьезный анализ фактов в десятый раз успокоил его. Нет, Алиса никогда не станет рассказывать этого. Никогда не позволит она вмешать в скандал свое имя. Даже если она будет знать, то смолчит.