Клуб ангелов - Вериссимо Луис Фернандо - Страница 9

Не знаю, был ли Жуан из всех нас самым большим сукиным сыном. Это зависит от субъективных критериев, меняющихся с каждым поколением. В ту минуту я вспомнил, каким Жуан был двадцать один год назад, когда еще не сознавал, что анекдоты теряют весь эффект, если он начинает смеяться до того, как дойдет до конца. Мы колотили его по спине и плечам, хотя очень хотелось звездануть ему по роже, чтобы прекратить приступ хохота, а весь ресторан аплодировал, когда он в конце концов ухитрялся извергнуть финальную фразу анекдота «И моя сутана не бронзовая!».

Я посмотрел на Абеля. Бедный Абель. В тот момент он был в таком экстазе, что не мог говорить. Педро воскликнул: «Что за чудо эти канапе!», — вслед за чем последовали одобрительные «умс» и «амс» остальных.

Я попробовал канапе из лука, запеченного с сыром. М-м-м… Это не мог быть просто запеченный лук с сыром. Что бы это ни было, но светящийся от удовольствия Жуан и блаженно застывший Абель преисполнили меня гордостью за то, что я нашел такого чудесного повара. Когда Абель наконец смог заговорить, он произнес: «Волшебный момент! Волшебный момент!»

Ужин был восхитительным. После канапе последовало сердце артишока в соусе. И когда я принес мясо по-бургундски, восклицание «Господи Боже мой» Абеля потонуло в шумных криках воодушевленных обжор. Они хотели знать, кто таинственный повар. Я рассказал о Лусидио. То немногое, что я о нем знал. О нашей встрече в винном магазине. О его идеальном омлете, благодаря чему я принял предложение Лусидио приготовить ужин для нас. И историю про ядовитую рыбу фугу и секретное общество ее поедателей. Кто-то хмыкнул:

— Этого типа не существует, ты выдумываешь!

— Я что-то читал об этом обществе, но в фантастическом романе, — сказал Пауло.

— Выдумки, — пробубнил Педро с набитым ртом. — Мужик над тобой издевается.

— Лусидио может быть шарлатаном, даже моей выдумкой, но он великий повар, — возразил Чиаго.

— Мужик — гений! — подытожил Маркос и настоял на том, чтобы я привел повара в качестве доказательства его реальности и для награждения аплодисментами.

— Спокойно, спокойно, — ответил я, не желая подняться с места, пока не доем лучшее мясо по-бургундски в моей жизни.

Абель жевал с закрытыми глазами. Он не один раз повторил: «Господи Боже мой» — и, когда доел, объявил торжественно:

— Теперь я могу и умереть. Эти он вызвал всеобщий хохот.

Громче всех хохотал Пауло. Компания примирилась. Лусидио вытащил нас со дна.

На кухне Лусидио сообщил, что осталось мясо по-бургундски еще на одну тарелку. Всего одну. Я передал информацию обжорам.

— Кто хочет повторить?

Почти все не ответили, только застонали, демонстрируя, что больше не могут.

Но Абель сказал:

— Не могу отказаться. Хочу еще.

И я принес блюдо с остатками мяса по-бургундски и поставил перед ним под аплодисменты сидящих за столом. Абель опустошил тарелку за считанные секунды.

Я не экономил бордо для такого особенного ужина. Еще бы! Мы опять вместе, мы отличная компания! Как в старые добрые времена. Когда я принес десерт и объявил, что наш повар через некоторое время почтит нас своим присутствием, то сразу заметил атмосферу удовольствия, парящую в гостиной. Мой банановый десерт не разочаровал гостей и был расточительно восхвален.

— Что за ужин! — воскликнул Маркос. Жуан вышел из-за стола, чтобы поцеловать меня в макушку.

— Жаль, что Рамоса нет, — вздохнул Абель со слезами на глазах.

Все согласились.

Я подал кофе, принес коньяк и сигары. Это была минута Рамоса. Минута, когда он неизменно поднимался, чтобы произнести речь, держа в одной руке рюмку с коньяком, а в другой — сигару, используемую им для театральных жестов. После его смерти никто не занял место оратора в этот момент благодати.

Однажды, десять лет назад, Рамос поднялся и, прежде чем заговорить, долго смотрел на нас молча и с любовью. Он посмотрел на каждого по очереди, будто благословляя. Потом произнес речь:

— Запомните это мгновение. Когда-нибудь мы вспомним его и скажем: «Это было наше лучшее мгновение». Сравним другие мгновения нашей жизни с этим и поймем, что никогда больше не будем такими, как сейчас. Мы снова будем насыщаться, наверняка, ведь это — благословение аппетита. Не каждый день хочется видеть тягучего Ван Гога, или слышать хрустящую фугу Баха, или любить сочную женщину, но каждый день хочется есть. Голод — это рецидивное желание, единственное рецидивное желание, поскольку зрение уходит, слух ухудшается, секс надоедает, власть исчезает, но голод остается. И если объедание Равелем — это навсегда, объедание карамелью не длится и одного дня.

Вместо «Равель» и «карамель» он, возможно, сказал «Пашебель» и «бешамель», я цитирую по памяти.

— Но даже насытившись, — продолжал Рамос, — мы никогда не будем насыщенными, как сейчас, полными добродетелей и удовольствия от дружбы, еды и питья — и от коньяка. — Он поднял свою рюмку, заставив всех поднять свои. — Сеньоры, ликуйте. Мы достигли нашего пика.

Все выпили. Потом Рамос улыбнулся:

— Сеньоры, рыдайте. Начался наш упадок. И все выпили, еще веселее. В ту ночь мы встали из-за стола в пять утра.

Абель поднялся. В первый раз после смерти Рамоса кто-то собирался произнести речь за коньяком.

— Я хочу сказать только одно, Даниэл. О твоем ужине.

Мы ждали. Абель произнес каждое слово раздельно:

— …твою мать!

Все зааплодировали. Андре был взволнован. Мы восстановили наше очарование в его глазах. Да, сейчас это был «Клуб поджарки», о котором он столько слышал. Все тянулись чокнуться с Абелем. Своеобразно, но он повторил речь Рамоса. Возможно, мы не достигли нашего пика снова, десять лет спустя после благословения Рамоса. Но мы опять приблизились к нему, к нашим лучшим мгновеньям жизни и к Рамосу. Именно это вкратце высказал Абель. Бедный Абель. Он умер первым, как в Библии.

Несколько месяцев спустя, после шестой смерти, после похорон в июле, я прокомментировал Самуэлу фразу, слова Лусидио, когда в конце концов он триумфально появился в гостиной в ту ночь под крики «да здравствует». Жуан поднялся с места, встал на колени перед Лусидио и заявил, что хочет поцеловать ему руку. И Лусидио ответил: