Довольно милое наследство - Белмонд С. А. - Страница 19

Джереми называет это «меланхолией историка». Она, меланхолия, приходит в странные времена, но ты всегда чувствуешь ее появление. Особенно часто это случается, когда ты сидишь где-нибудь в библиотеке со старой книгой или в антикварном магазине, где случайно наткнулся на старинные карманные часы с надписью от одного незнакомца другому, с надписью очень л ич ной, но для тебя ровным счетом ничего незначащей – на тебя накатывает вдруг понимание того, что все это лишь обломки жизни давно умерших людей. И люди эти, как и ты, верили, что будут жить вечно.

И на тебя наваливается вдруг тяжесть и тьма, и тебе хочется бежать со всех ног на свет, где ты сможешь глотнуть воздуха и убедить себя, что ты еще не помер. Эрик говорит, что это полезно – потому что таким образом жизнь предупреждает вас, что смерть – это плохо, что вы подошли слишком близко, и вы, живые, не должны дышать пылью мертвых, но должны строить свою жизнь под лучами солнца. А Тимоти добавил бы: «А еще пить и кутить».

Я не выбежала из гаража, только замолчала.

– Что ж! – воскликнул Джереми, отряхивая с рук пыль.

Я передала ему свои записи, на что он заметил, что отправит их Северин, а та напечатает официальный отчет. Он с трудом закрыл тяжелые двери и поставил на место задвижку.

– Ты как, в порядке? – спросил Джереми удивленно. – Ты какая-то притихшая.

– Все хорошо, – ответила я, радуясь, что нахожусь среди живых, среди цветов и деревьев.

Мне вспомнилась двоюродная бабушка Пенелопа, которая так любила смеяться и сплетничать.

– Жизнь до невыносимости коротка. Бабушка Пенелопа была молодой и счастливой, а потом хлоп, и ты узнаешь…

Джереми взял меня за руку:

– Я знаю, милая. «Взбодрись», – сказала бы бабушка Пенелопа. Идти немало миль до сна…[3] Давай осмотрим все еще раз, прежде чем уезжать.

Мы пересекли лужайку, которая уже была сырой из-за росы или что там еще появляется на листьях по вечерам. Золотая дорожка от солнца на воде исчезла. На ее месте появился серебряный хвост луны. Я представила, как под ним резвятся рыбки на пути к глубине. Мы остановились, замолчав. Небо над нами становилось темнее. Но мы, как в детстве, не замечали этого, пока разом не опустилась ночь. Цветы начали источать неуловимый ночной аромат. Все вокруг наполнилось пением ночных птиц, цикад, сверчков, и мне даже показалось, что я услышала, как ухает сова.

А затем вокруг начали зажигаться огни. Это включали электричество на виллах вокруг нас. Было что-то милое и успокаивающее в этом мерцании огней, словно звезды подмигивали нам. Признаки жизни и надежды, как свечи в сумраке церкви. Наконец стало настолько темно, что мы вздохнули, не сговариваясь, словно дети, которые понимают, что пришло время возвращаться в дом. Джереми светил фонариком нам под ноги.

Меня позабавила мысль, что Джереми когда-нибудь может переехать сюда насовсем, с новой женой, разумеется, и у них будут дети, которые станут бегать по этой самой лужайке, по которой мы идем сейчас, и которых по вечерам будут звать в дом.

Одного из них пошлют в гараж, чтобы он позвал оттуда чудаковатую тетю Пенни, которая приехала навестить их в своей старой машине. Я уже представляла себе, как сильно буду стараться развеселить их. Мне стало тошно от этой картинки.

Джереми положил руку мне на плечо, притянув слегка к себе, чтобы я не споткнулась в темноте.

– Раньше ты всегда умудрялась оцарапать себе ноги, – сказал он. – Я не дам тебе упасть при мне, а не то твоя мать мне голову оторвет.

Он открыл передо мной дверцу машины и светил фонарем, пока я забиралась внутрь. Затем обогнул машину, освещая себе путь, и сел на свое сиденье. Выключив фонарь, он повернул ключ в замке зажигания.

– Ну? Что скажешь? – спросил Джереми, разворачивая машину.

– Как мило с ее стороны оставить нам крышу над головой. Она могла продать все, а деньги положить в банк и завещать их какой-нибудь благотворительной организации или фонду имени себя, – сказала я.

Джереми посмотрел на меня, словно почувствовал что-то.

– Мы были ее семьей, и она беспокоилась о нас, – сказал он.

Затем Джереми добавил взвешенно:

– Я обещал накормить тебя хорошим ужином, и я знаю неплохое местечко. Это в старом городе, в Ницце. Они готовят великолепную говядину, что-то вроде тушеного в красном вине мяса, которое подается с равиоли. Это их фирменное блюдо, превосходное сочетание итальянского с французским. Мы с тобой чудесно поедим.

Глава 11

Кажется, Колетт сказала, что любые сердечные раны можно залечить хорошей едой. Что ж, возможно, она права. Ты не можешь грустить, когда тебя радушно принимает хозяин ресторана. Ресторан этот снаружи выглядит как нора в стене в крохотном переулке, а изнутри тебя встречают приятное убранство в красно-белых тонах и мерцающие свечи. Ты не можешь грустить, когда тебя обслуживают не спеша, словно занимаясь священнодействием, незаметные и вежливые ангелы-официанты, подливая превосходное вино или меняя столовые приборы перед новым блюдом. Ты не можешь грустить, предаваясь магии вкуса, не можешь, потому что думаешь, что попал в рай. Остается лишь радоваться. Во-первых, радоваться тому, что родился, во-вторых – тому, что сидишь за этим столом, в этом прекрасном месте, а напротив тебя – прекрасный человек, в компании с которым тебе приятно вкушать прекрасную пищу. Хорошо, что мир полон добрых людей.

– Джереми, – сказала я с благодарностью – всегда обладала талантом говорить глупости, – какое чудесное место. Спасибо, что привез меня сюда.

А поскольку ночь была удивительной, то мои глупые слова значили не так много, как тон, которым я их произнесла. Но Джереми понял. Он был доволен тем, что доставил радость мне. Я спросила его: откуда он столько знает о машине двоюродной бабушки Пенелопы? И он сознался смущенно, что всегда мечтал заработать достаточно денег и купить подобную «драгонетту» для себя. Оказывается, компания до сих пор выпускает несколько штук в год на заказ, и они выглядят точь-в-точь как старые.

– Я возьму тебя покататься в ней, – сказал он. – Если дашь слово, что я смогу поездить на твоей.

Когда мы закончили, хозяин, элегантный человек с лысой головой и темными глазами, лично проводил нас до дверей и улыбнулся на прощание. Он пожал руку Джереми и поцеловал мне.

Мы вышли на бульвар, откуда открывался восхитительный вид на средиземноморское побережье. Вечер был теплым, и здесь можно было увидеть всех – парочки с детьми, пожилых людей, подростков, молодых влюбленных.

– Красиво, – сказал Джереми. – Я слышал, что залив Ниццы называется заливом Ангелов. Откуда взялось такое название? – Он бросил на меня насмешливый взгляд. – Давай, я уверен, ты знаешь. Ты ж у нас профи по части истории. Давай, выдай на ура.

– Здесь тебе не салон, знаешь ли, – сказала я раздраженно. – Это моя карьера. Побольше уважения.

– Я трепещу, – заверил Джереми. – Так почему залив Ниццы называется заливом Ангелов?

– Ангельские акулы, – сказала я. – И они вовсе не так безобидны, как можно подумать. Они убивают. Но люди, которые жили здесь веками, считали, что акулы благословенны, потому что отпугивают пиратов и захватчиков.

Джереми усмехнулся:

– Прямо не знаю, как ты все это держишь в голове.

– А сам-то со своими бесконечными законами! – поддразнила я. – А терминология одна чего стоит. Я ведь видела тебя в действии. На оглашении завещания, помнишь? Очень впечатляет. Нет, я серьезно! – Мы весело смеялись вместе, и люди, что проходили мимо, понимающе улыбались.

Но когда мы сели в машину Джереми, у меня возникло ужасное ощущение, словно ты собрал вещи и вдруг понял, что чего-то не хватает. В животе в этот момент точно дыра образуется.

– О, Джереми! – воскликнула я. – Я потеряла свой портфель.

Я не стала говорить вслух, что если я его не найду, то лучше сразу покончить с собой, потому что в нем месяцы кропотливого труда, который никак не продублирован: эскизы, фотографии, записи, телефонные номера и…