Топ и Гарри - Вельскопф-Генрих Лизелотта - Страница 66

Матотаупа был не виноват!..

Эта мысль перебила другие воспоминания находящегося в одиночестве Харки. Матотаупа не виноват, и в этом никто не смеет сомневаться! Ведь Рэд Джим до сих пор не нашел золота, хотя ищет его семь лет! Одного этого достаточно, чтобы доказать, что Матотаупа не виноват!

А все, что произошло дальше с Матотаупой и Харкой, было следствием несправедливого решения совета рода Медведицы, решения, причиной которого была ненависть Хавандшиты, ненависть, порожденная завистью.

Так думал Твердый Как Камень. Да, именно так все было и не могло быть иначе.

Наступил полдень. Стояла жара, и дали прерий подернулись дымкой. В полуденном дрожании воздуха показалось какое-то животное… мустанг… Словно привидение возникло оно на вершине соседнего холма.

Харка уже не понимал, бодрствует он или видит это во сне, но на холме был буланый конь! Харка не двигался и не спускал глаз с коня. И конь тоже стоял неподвижно, казалось, он знал, что у Харки нет ни коня, ни лассо, что Харка связан испытанием и не может охотиться. И вот он легкой рысью пронесся совсем неподалеку от Харки так, что юноша видел его раздутые ноздри, его дикие глаза. Длинный хвост его развевался, копыта мягко стучали по поросшей травой земле. От волнения мурашки побежали у Харки по спине, но он не пошевельнулся.

Жеребец остановился, посмотрел на Харку, начал бить копытами по земле. Сколько силы было в теле этого животного, как играли мускулы под его светлой кожей! И вдруг он взвился на дыбы, повернулся и галопом понесся прочь, словно дух прерий. Скоро его светло-желтая шкура слилась с желтеющей травой, и только топот еще некоторое время доносился до Харки.

Медленно возвращался юноша к своим мыслям. Матотаупа не виноват, а Джим — негодяй. Он и теперь пытается следовать за бывшим вождем и все-таки выведать у него тайну гор и Большой Медведицы. Надо оградить отца от Джима. Харка уже давно понял, что другого выхода нет, но сделать это было нелегко. А может быть, уже и невозможно это сделать? И Харка ужаснулся при мысли, что он оставил отца в руках Джима.

Нет, он поступил правильно. Он станет воином и тогда вновь обретет отца.

И еще одна мысль не давала покоя, терзала его сомнениями: кто он, кому он должен будет принадлежать, став воином? Сиксикам? И что, если они узнают, что отец Харки, к удовольствию белых, валялся пьяный? Харка никому об этом не может рассказать. Никому он не может поведать об этом позоре, даже своему кровному брату Сильному Как Олень, даже вождю Горящая Вода, даже самому жрецу. И что, если этот срам когда-нибудь выплывет наружу?

А если вернуться к дакота? Кем? Сыном вождя, которого до сих пор считают предателем?

Как же быть? Неужели он станет воином лишь для того, чтобы служить опять разведчиком белым людям? Нет. Белые люди были правы, когда хотели его линчевать, ведь он научился их ненавидеть. И Харка задумался о послании, запечатленном в вампуме из хижины Оцеолы, который достался ему от несчастной семинолки. Эта женщина умерла. Она решила умереть, как только узнала, что Харка должен уйти из лагеря. Цель ее искалеченной жизни исполнилась: она пронесла дальше послание, послание с кровью и слезами, послание — обвинение белым от имени обманутого ими вождя, от имени храброго племени семинолов, изгнанного со своей родины, храбрейшие сыны которого еще продолжают борьбу в глухих болотах Флориды.

Солнце первого дня закатилось, а юный дакота все еще размышлял, как ему быть. Он не чувствовал ни голода, ни жажды, потому что все его мысли были заняты поисками решения. И в темноте ночи мысли Харки кружились в каком-то водовороте, теснились и никак не могли улечься в стройный ряд. Он не спал всю ночь, а решение так и не было найдено.

Второй день проходил тяжелее. Пересыхали губы. К полудню от сухости язык прилипал к нёбу, горло сводила судорога, и казалось, кровь становится гуще. Стояла жара, но его знобило, к вечеру разболелась голова. Куда идти? Ответа на этот вопрос он так и не нашел. Но и день, и следующая за ним ночь терзали уже не только душу, но и тело. Ночью он немел от холода. Беспорядочное метание его мыслей сменяли мимолетные сновидения. Решение не приходило. Он чувствовал себя словно в западне, он — умный, хладнокровный, находчивый — был связан по рукам и ногам. Под утро, совершенно изможденный, он принялся жевать табак. И тогда успокоилось сердце и быстрее побежала кровь. А в глазах у него стали появляться фантастические видения источников, ручьев, потоков. Вода! Вода! Ясность! Ясность!

Когда наступил новый день и стало пригревать солнце, перед глазами Харки замелькали круги. И шея и голова болели, невыносимо мучила жажда. До него доносился шум реки. Вода! Но вода была недостижима, как и ответы на нерешенные вопросы. Вода была запретна. Слипались губы, краснели глаза, а в голове одни и те же мысли: как поступить? Где жить? Куда бежать, чтобы не видеть пьяного отца, коварного Джима, чтобы не чувствовать в своей руке ножа, которым убил брата? Куда?

Палило солнце. Мучила жажда. Харка пытался собрать обрывки мыслей. Чего же он хочет? Чего? Этого уже никак не мог сформулировать его воспаленный мозг. Скорее всего его желание можно бы выразить одним словом — жить! Лихорадочные видения беспорядочно крутились перед ним. «Воды! Воды!»— стучало в его висках.

И вдруг он вспомнил о маленькой бугорчатой раковинке, той самой, что ему подарил Чернокожий Курчавый еще у Лошадиного ручья. Харка не расставался с ней с тех пор, как покинул род Медведицы. Ее твердые выступы кололи пальцы, и если он подносил ее к уху, она тихо напевала ему о далекой Большой воде. Как во сне, он ощупал свой пояс, нашел раковинку, достал ее. Словно рога торчали ее маленькие выступы.

И какие бы видения ни возникали теперь у Харки, все они возвращались к маленькой раковинке. Ее выступы росли, шевелились, плясали перед ним, изгибались. Ему слышались звуки, похожие на рычание Большой Медведицы в пещере. В огромные рога превращались маленькие рожки, огромным утесом становилась сама раковинка.

Утес с рогами наклонялся словно бизон, готовый броситься на врага. И Харка видел этот утес в солнечном свете, видел в свете луны. Рогатый утес поднимался выше песчаной бури — прямо в небо. Менялись его очертания, размеры, но он оставался утесом, и ничто не могло его превзойти.

Потом Харка видел самого себя, и на голове у него было украшение из рогов бизона, которое достойны носить только самые выдающиеся вожди.

Солнце закатилось — и наступила ночь, последняя ночь испытания Харки. Глаза его воспалились, сердце судорожно дергалось в груди, во рту было совершенно сухо. Он не мог сомкнуть глаз, невыносимо было и дальнейшее бодрствование. И в это время с каждым толчком сердца в его ушах начал раздаваться какой-то звон. Постепенно он превращался во все более и более отчетливые членораздельные звуки: «Инеа-хе-юкан! Юнеа-хе-юкан! — Рогатый Камень! Рогатый Камень! Рогатый Камень!..»

И вот ночь позади.

С рассветом Харка поднялся. Его шатало от потери сил, и только необыкновенное возбуждение держало его на ногах. Он шел, почти не видя ничего перед собой, шел как во сне, и единственное, что он еще ощущал, — это резь в глазах и смертельная жажда.

Как лунатик добрел он до палаток, каким-то образом еще сумел различить типи жреца, у него даже хватило сил добраться до нее и откинуть полог. Он упал на землю, устланную шкурами.

— Кто ты? — спросил громкий голос.

— Рогатый Камень! — вырвалось из пересохшего горла Харки.

— Ты дакота?

Харка не ответил.

— Ты сиксик?

Харка молчал.

До него еще дошли эти вопросы, но он не мог ответить на них. Он был просто краснокожий, он это хорошо знал, но краснокожий ли он, никто его не спрашивал. Маленькую раковину он крепко сжимал в руке, и только когда жрец дотронулся до него, он разжал ладонь. Он слышал, как жрец кого-то громко звал. Пришли люди поднять Харку, но он не позволил никому дотронуться до себя, оттолкнул протянутые к нему руки, как если бы был в стане врагов. Он начал подниматься сам медленно, сначала на одно колено, на другое, потом на ноги. Шатаясь, он оставил типи и добрался до стоящей рядом палатки вождя. Он вошел, увидел свое ложе и свалился на одеяло. Почувствовав на губах влагу, стал пить, приоткрыл глаза — это жена вождя подала ему воды. Еще он успел заметить, что его кровный брат Сильный Как Олень тоже лежит в палатке на своем месте. Потом он бессильно упал на спину и до вечера был в забытьи. Время от времени женщины подносили им понемногу ключевой воды.