Мое дело - Веллер Михаил Иосифович - Страница 41

Мало выкинуть все, что можно выкинуть. От каждого действия, настроения и мысли должно быть по фразе. И короткие эти фразы составлены таким соседством, чтоб в зазорах между ними был виден весь пейзаж происходящего романа.

«Они взялись за руки». «Они не взялись за руки». Если текст длинный и подробный – это просто констатация действия, буквальная, мелочная. Если текст очень краткий, где каждая фраза – о следующем этапе, то – к тексту как бы приставлена сильно увеличивающая каждое слово лупа: и каждое слово прокручивается в замедленном режиме. Крупный план! Слово как знак процесса, как вывеска завода за этими воротами.

«Он поднялся.

– Если не хочешь – не надо, – сказала она».

Ни слова о недовольстве, о выражении лиц, об ее заискивании влюбленности: он тяготится, она старается дотянуть отношения до киношного трафарета счастья:

«Зайдя на шаг в воду, она побежала вдоль берега. Она бежала, смеясь и оглядываясь.

– Догоняй! – крикнула она.

Он затрусил следом.

Вода была холодная. Женщина плавала плохо.

Они вернулись быстро».

Короткое перечисление фактов прямыми словами. Ее действие и поведение отвечает схеме: ласковая вода, лазурные волны, загорелая кожа, и вообще играющие дельфины. Его чувства и мысли отвечают неприятной ему картине: и смех неуместный, чему смеяться, и фигура не привлекает его, и никак она его не возбуждает и не вдохновляет. Но. Но:

Как только ты называешь ощущение, ты ограничиваешь рамки его для читателя: своей конкретикой. Дай почувствовать, не называя! Просто холодная вода, просто плохо плавающая подруга, просто вернулись быстро. Нет чувства взаимного, и перспективы нет, и счастья не предвидится! Из разных они корзин.

Это очень просто выглядит.

Это очень непросто сделать.

Это весьма мало кто способен оценить. Нормальный читатель, скользя по фразе незатрудненно, слышит ее на разговорном уровне.

В рассказе «Идиллия» одна страница. Это не эскиз и не зарисовка. Это повесть, закодированная в короткой жесткой прозе. Их разный социальный статус, и разный уровень образования, ее ночные слезы и отброшенная гордость, зависимость и надежды, и его хмуровая туповатая мужественность, и бывалость, и избалованность бабами, и некоторый комплекс неполноценности по поводу своего более низкого уровня образования и престижа, и ее желание держаться изо всех сил и делать желаемое действительным.

Это – стиль.

Достоинство и значимость стиля определяются отнюдь не тем, насколько красиво и эффектно звучит слово. Достоинство и класс стиля определяются тем, насколько слово нагружено смыслом – интеллектуальным, информационным, эмоциональным, насколько оно передает читателю картину и звучание, настроение и его причины, вкус жизни и движения души.

Самоценное звучание слова как стиль – есть лишь первый класс в школе мастерства. Высший класс – когда обычные слова при рассмотрении не могут быть заменены никакими другими, рождая эмоции и мысли в читателе как бы не важно какими именно выражениями. Когда фраза доведена до идеала, уже неулучшаема – а этот идеал не бросается в глаза, не отвлекает внимания на свою форму: но слова шлифованы до монолита без зазоров, и в этой простой конструкции каждый камень на единственном месте.

Это проковка руды до полного удаления шлаков. Обогащение урана. Сбивание и формовка пачки масла из ведра молока. И только наивный псевдоэстет потребует от масла вкуса варенья.

И, пожалуй, лучше этой работы нет.

11. Точное слово

Начав работать всерьез, я в скором времени существовал в том пространстве, где всё видение и слышание мира и языка диктуют единственно точное слово на предназначенные ему роль и место. Диктовка и диктат категоричны и повелительны, но часто малоразборчивы и доносятся не сразу.

Я пришел к этому через слух и стремление к совершенству, а не через теорию. «Исповедовать теорию единственно верного слова» было для меня не убеждением, а практической надобностью достичь желаемого: адекватности текста написанного – тому идеальному, который существует в тебе, вне тебя, сквозь тебя: еще не оформленная в слова аморфная и волнующая мелодичная масса. То есть:

Позыв эмоции и напряжение мысли ты должен перевести на язык слов так, чтобы при чтении текста с листа в тебе возникли те же позыв эмоции и напряжение мысли.

Текст – это зеркало, преломляющее пойманный луч мысли и чувства и отражающее этот луч читателю без искажений и потерь.

(Можно понять, что чем незатейливей и мельче писатель, тем неразжеванней, грубоватей по структуре, размытей по краям без тонкостей, посылается им луч – нет четкого светового фокуса, нет точного прицела, и в пределах мутноватого пятна неважны отклонения луча от оси: банальность и приблизительность сойдут.)

И вот, добиваясь адекватной передачи хоть позы, хоть ощущения, хоть цвета, любой детали действия или аспекта картины, иногда мучишься несказанно. Словно тасуешь карты одну колоду за другой, репетируя фокус и роняя их из неловких пальцев. Не сходится пасьянс, не вылетает из трещащего веера очко в два туза, не встает просечка в очередь сдачи. И ноет слева в груди устало и тяжко.

Я научился откладывать рассказ, если слово не идет. Ну – заклинило. Гнать дальше не имеет смысла – сбита точная интонация. Вернемся через месяц. Или полгода. И брал другой.

В «Чужих бедах», одна из ирреальных сцен, герой выпускает из пистолета обойму в своего директора школы. «Бледнея, Георгий Михайлович рванул трофейный вальтер, ............... рукой направил в коричневый перхотный пиджак». Какой рукой направил? Правой, ага, раз не левша. Вот на эту чертову руку я потратил качественный рабочий день.

Два листа моей конторской книги – в столбиках, колонках и узорах перебора.

Лудишь уже по ассоциациям любую фигню, может хоть от обратного наскочишь рикошетом на верное?

Ну??!! Человек умеет стрелять, фронтовик, привычный, он прав, – какой рукой??!!

Итог был: взвешенной. Кто стрелял из пистолета – поймет точность. Как соизмеряет рука вес пистолета с нужным мускульным усилием, и направлением в цель, и удержанием на линии прицела. В этом слове и точность, и привычность, и спокойная решимость, и вес пистолета в руке, и то, что предварительные действия и движения руки, предшествующие выстрелу, уже проделаны.

...Там на самом деле было куда больше кустов и рядов слов, все приводить смысла нет. Я мелко писал, и проговаривал не записывая тоже.

Вот так. Щелк! – встало на место. Легкость и блаженство. Что за окном, что на часах? На фиг! Пошли на улицу, все на сегодня.

О! стоп! кстати! У меня там лежит в черновике рассказ «Цветы для Патрика», в чистовом варианте это будет «Травой поросло». Последняя фраза главной, сюжетной части хорошо будет так: «Придя домой, я упал и заснул». Именно! Все! «Упал и заснул». Точно! Отлично. Не надо подробностей, не надо оправдывать выражение и подводить к глаголу вспомогательные слова, «словно упал», «упал в постель», «заснул мертвым сном» и прочая ерунда. Резкий мазок ключевым словом – экспрессивно, выразительно, приятно для глаза и слуха.

И бродишь потом по ночному Ленинграду до изнеможения, чтоб как-то привести себя в готовое ко сну состояние. Придя домой, я упал и заснул.