Долина идолов - Веллер Михаил Иосифович - Страница 47

стр. 66

…мы на аэродроме в Сиднее сидели и на кофе налегали.

Почему «на аэродроме», а не «в аэропорту», как было бы логично и правильно? А потому что цитата. «Мы на аэродроме в Копенгагене сидели и на кофе налегали. /Там было все изящно, комфортабельно и до изнеможенья элегантно/». – Евтушенко, «Встреча в Копенгагене» /живой Хемингуэй геройски зашел в бар выпить, сильно из толпы выделялся, ну прямо как Хемингуэй, так потом это он и оказался, постфактум поэт узнал/. Стихи года так шестидесятого. Вот вам и возврат к Копенгагену, с которого все и началось. И «литературная встреча», которой на самом деле скорее не было.

стр. 66

…старому немцу… Немец был мудр, самовлюблен и прожорлив. Ему нравилось обобщать.

– И две последующие его реплики насчет трагикомизма нашего положения и идеалистической философии. – Чистенький Шопенгауэр. Портрет и пара из ключевых формулировок из «Афоризмов житейской мудрости» и «Мир как воля и представление». Это, значицца, «Встреча с Шопенгауэром». Вы ощутили реальность происходящего?

стр. 66

– И реализм в литературе – на деле идеализм без берегов?

– Роже Гароди с его «Реализмом без берегов» был моден и популярен в Союзе в конце шестидесятых. Нет смысла здесь утлубляться в его нехитрую в этом сочинении концепцию: в любом случае художник имеет дело только с реальностью, а трансформирует ее через себя он всегда, разница лишь в степени и направлении трансформации: так что любое искусство Можно расценивать как реалистическое, каковым оно является в праоснове. Мысли в этом немного – т. е. расширить до предела границы реализма и тем самым лишить понятие всякого отграничительного смысла, т. е. лишить смысла вообще. Но к нашему тексту применение его концепции забавно и не лишено основания.

стр. 66

Я чувствовал, что тупею.

– Одно из моих любимых мест в «Трех мушкетерах» – часть первая, глава «Диссертация Арамиса», когда под тонкую теологическую дискуссию: «Д'Артаньян чувствовал, что тупеет».

стр. 66

Мишка Вайскопф.

– Известный израильский русский (нет, я все равно балдею от этих сочетаний) литературовед.

По выходе текста страшно обиделся на меня за это, как он замечательно выразился, «амикошонство». Миша, прости, но мы в разных весовых категориях: ты написал про Гоголя, а я про тебя!!! (P. S. Уже простил.)

стр. 67

Михаил Генделев

– Кто не знает – очень хороший русский поэт, род. в 1950, ленинградец, с 1976 года живет в Иерусалиме; бесспорно звезда в русской культурной жизни Израиля.

(P. S. Уже в Москве.)

стр. 68

Дизенгоф

– Менее знаменита в мире, чем упомянутые остальные три: центральная торгово-развлекательная улица Тель-Авива. Как везде в теплых странах, настоящая жизнь здесь закипает вечером.

стр. 70

Евгений Клячкин (р. 1933 г.)

Вскоре умер от сердечного приступа здесь, в Израиле, на средиземноморском пляже…

стр. 70

Куда мчимся, да? Птица тройка…

– Ну, заключительный авторский монолог из «Мертвых душ» все знают. А мчится на этой тройке, как тоже давно известно, приятный во всех отношениях господин Чичиков, старающийся сделать себе состояние на мертвых душах. (Это о писателях? О себе лично? О судьбе русской культуры вообще, или о былой славе России, или об ее эмигрантах? Прощу оценить возможную самоподставку автора своим критикам.)

стр-70

впрягли в бричку…

– Нет, в бричке едет Чичиков,

Так это кто и как его везет?

стр. 70

…лебедя, рака и щуку…

– У Крылова они «везти с поклажей воз взялись».

стр. 70

…мартышка в старости слаба мозгами стала…

– У Крылова «глазами» и «очки», переделку затеяли первыми, кажется, студенты Щукинского училища во времена Брежнева, и народ лежал: «Вертит мозги и так, и сяк… мозги не действуют никак!»

стр. 70

…кибитка потерял колесо…

– Максим Горький, «Дело Артамоновых»: в финале, уже рухнуло дело всей жизни, развал, финиш, пропажа смысла, нищета, – эти слова зловеще кричит сумасшедший татарин.

стр. 70

…и докатилось оно и до Москвы, и до Казани…

– А это уже из самого начала «Мертвых душ», из предположений мудачков-мужичков: еще бричка въезжала в светлые надежды жулика.

стр. 70

…Трансвааля, страны моей…

– Никак не могу дознаться, кто автор этой популярной в начале века в России песенки времен и про англо-бурскую войну. Все больше знаем ведь по строчке у Маяковского: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне». А дело знаем исключительно по «Капитану Сорви-голова» и отчасти «Питер Мариц, юный бур из Трансвааля». Где горит, там и родина души. А где родина, там и горит.

стр. 70

…земля-то – она круглая, и вертится.

– «Вертится» – это Галилей, а вот «земля-то – она круглая» – это уже волкодав и скорохват старший лейтенант Таманцев, любовь души полковника Владимира Богомолова в «Августе сорок четвертого».

стр. 70

А борт трещал, как пустой орех…

– Песня Бена из фильма «Последний дюйм», крутой шлягер рубежа шестидесятых: «Трещит земля, как пустой орех, как щепка трещит броня. А Боба вновь разбирает смех: какое мне дело до вас до всех, а вам до меня!» И далее по тексту: «…и в памяти не храня, не ставьте над нами печальных вех… какое мне дело до вас до всех!» Слова Марка Соболя, музыка Исаака Вайнберга.

стр. 70

…балда в проруби…

– Ну, да, эвфемизм, «говно в проруби», это и так все знают.

стр. 70

…меж хлябью вод и небесной…

– Библейская лексика, канонический текст, но вот насчет Люцифера, который был там даже не ангелом, а вообще прямо духом света, что-то такое сбоку памяти болтается…

стр. 70

А я отнюдь не убежден, что кто-то там наверху хорошо ко мне относится.

– Курт Воннегут, «Сирены Титана», заключительная фраза книги, когда душа главного героя уже отправляется в путешествие в горнюю высь, а он в счастье воображаемых картин спрашивает у посланца-сопровождающего, за что ему такая милость: «По-моему, кто-то там наверху хорошо к тебе относится».

1 января 1999 года.

1 января 2003 года.

Здесь

ПИР ДУХА

КУХНЯ И КУЛУАРЫ

Да нет, не та кухня, которая литературная, а та, которая обычная, шестиметровая, где чай пьют и реже – водку, да и то и другое все реже, и судят обо всем обстоятельно и (мой дом – моя крепость) безоглядно храбро. Не пожрать, так хоть потрындеть; а в литературе кто ж не специалист. Как там звали парнишку, накатавшего «Школу злословия»? не пивал он наших чаев, не сиживал на кухоньках, задвинутый плотно и глухо, как в танке. Кости моем – белей снегов Килиманджаро, учись, пиранья.

– Издание, наконец, вещей, бывших полвека подзапретными легендами, сослужило многим из них дурную службу. Вообще редкий оригинал может сравняться с легендой о себе. Выход же общедоступными тиражами Хлебникова или Замятина многих разочаровал: интересно, талантливо, но вовсе не так хорошо, как в почтительном незнании ахалось, мудро-сокрушенно качалось головами и ставилось выше известного.

– По психологии запрета и незнания всегда воображается черт-те что, а узнаешь – с ног не падаешь, ничего сверхъестественного, и даже многое, уже бывшее известным, лучше.

– У кого это было: «Стоит обезьяне попасть в клетку, как она воображает себя птицей»?