Возвышенное и земное - Вейс Дэвид - Страница 32

Анна Мария совсем растерялась. Первый лекарь, которого она пригласила, нашел у мальчика ангину, однако, как ее лечить, не знал. Другой определил ревматизм и заявил, что излечить его может только время. Узнав, что Вольфгангу не становится лучше, Гримм назвал лекарей дураками и пообещал прислать своего домашнего лекаря – он вылечит ребенка. Сей ученый муж и верный подписчик «Литературной корреспонденции» внимательно осмотрел Вольфганга и объявил:

– По всей видимости, у него воспаление легких, да и горло у него обложено, – Анна Мария испугалась, решив, что Вольфганг заразился от графини. Врач добавил: – Надо бы привить ему оспу. И вашей девочке тоже. Но Леопольд воспротивился.

– Это кощунство, – сказал он Анне Марии. – Мы должны во всем полагаться на милосердие божие.

Анна Мария, более набожная, чем Леопольд, на сей раз не согласилась. Прививки только что появились, были вещью новой и непривычной, но она слыхала, что кое-кто из знати прививал оспу своим детям. Однако Леопольд стоял на своем, и у Анны Марии осталось одно средство – материнская любовь. Постепенно, однако, грусть, охватившая Вольфганга, рассеялась, он повеселел, через несколько дней встал с постели и принялся за упражнения.

Публичный концерт имел такой успех, что Гримм решил дать еще один. Второй концерт дал не меньший сбор, и потому Анна Мария немало удивилась, когда Леопольд вдруг принял решение ехать в Лондон. Ведь, помимо публичных концертов, дети снова выступали в Версале, дали несколько концертов в домах аристократов; хозяйки прославленных салонов, диктующих вкусы и моды, были очарованы Вольфгангом и в один голос твердили, что он отличается прекрасными манерами и изысканностью вкуса. Нигде еще дети не заработали столько денег и не получили столь щедрых подарков.

Когда Леопольд велел жене собираться, она воспротивилась:

– Ну зачем нам уезжать из Парижа? К нам здесь так хорошо относятся.

– Мы не можем дольше здесь оставаться. Вся французская музыка не стоит и ломаного гроша.

– Ты же был не против, чтобы Вольфганг поучился кое-чему у Шоберта.

– Шоберт – немец. А вообще я надеюсь, что такое понятие, как французское направление в музыке, лет через пятнадцать исчезнет без следа.

– Но ведь ты считал, что танцы в Версале просто великолепны.

– И порочны. В Версале царит такая умопомрачительная роскошь, что богатых людей там почти не осталось. Большинство родовитых семейств увязло в долгах. Чуть не все богатство страны находится в руках нескольких банкиров и финансистов, да и те тратят деньги главным образом на содержание всяких Лукреций, которые, к сожалению, не склонны кончать жизнь самоубийством.

Анна Мария не улыбнулась шутке. Леопольд, как ни порицает Францию, подумала она, сам в душе француз ничуть не меньше, чем господин Гримм, которым он так восхищается. Она погрустнела.

– Все говорят, климат в Англии может оказаться вредным для детей, – сказала она, – там всегда туманы и дождь. А Вольфганг не блещет здоровьем, легкие у него слабые, к тому же он мог заразиться от графини.

Леопольд молчал. Он не мог открыть жене главной причины своего решения, хотя та сцена продолжала стоять у него перед глазами, словно произошла только вчера.

С неделю назад он повез Вольфганга в Версаль послушать и посмотреть исполнение французских менуэтов, написанных, в основном, итальянцами. Французские учителя танцев считались лучшими в Европе – и Вольфгангу стоило посмотреть на плоды их трудов.

Вольфганга пленили гармоничность и завораживающая красота французских «Danses a Deux»[3] Он и сам не прочь был принять в них участие, его привела в восторг грациозность и ритмичность танцоров, но Папа сказал, что он еще но дорос до танцев. Тогда он мысленно сочинил менуэт и вообразил себя танцующим под него. И тут ему захотелось в уборную. Папа вел его по длинному коридору и думал: в таком цивилизованном месте, как Версаль, поиски уборной могли бы быть менее затруднительны. Наконец они услышали какой-то шум и решили, что нашли то, что искали. Однако вместо этого они наткнулись на пару, предающуюся любви в мрачном, сыром коридоре. Виден был лишь пудреный парик мужчины, подпрыгивающий в темноте, и слышалось тяжелое дыхание. Папа понял, в чем дело, да и Вольфганг тоже. Женщина взвизгнула, а мужчина разразился площадной бранью.

Вольфганг был ошеломлен. Он отказался идти в уборную, словно усмотрел вдруг в этом что-то непристойное. Он совсем онемел. Существует различие полов, он это знал, но представлял себе все иначе. Любовь в его воображении была прекрасной, изящной, чарующей, а оказалась такой же грязной и отвратительной, как парижские улицы, где, если не сидеть в портшезе, приходилось, стыдливо отворачиваясь, перешагивать через отбросы, гниль и испражнения.

В эту ночь Вольфганг не спал. Безобразные звуки, которые издавала та пара, звучали у него в ушах. Любовь прекрасна, говорила музыка, прекрасна, повторяли Папа и Мама, так отчего же эти двое так противно сопели? Думать – и то омерзительно. Он испытывал отвращение и к самому себе.

Боль за сына, которому пришлось перенести такое потрясениие, снова пронзила Леопольда. Повернувшись к Анне Марии, он резко сказал:

– Версаль – клоака.

Она спросила почему, и Леопольд ответил:

– В этом место забыли о боге. Если там и творятся чудеса, то отнюдь не святыми и не девственницами, чудеса творит грешники, торгующие своим телом. Не разберешь, где жена, где любовница. Все живут, как им заблагорассудится, и если бог не смилуется над Францией, ей уготована судьба персидской империи.

Леопольд не стал больше ничего объяснять и велел приниматься за сборы.

В Англии их встретят с распростертыми объятиями, утверждал Гримм. Леопольд тоже так думал, но Наннерль, которая выглядела совсем взрослой в своих элегантных французских накидках, не хотела уезжать. Анна Мария видела, что Вольфганг рад отъезду. Уж не из-за графини ли, которую он так любил, подумала она. И ей вдруг захотелось крикнуть Леопольду: «Вернемся домой, ведь наши корни в Зальцбурге, там наше будущее!»

Но Леопольд оставил без внимания застывшую на лице жены мольбу. На прощанье они с Гриммом расцеловались, как добрые французы, и поклялись в вечной дружбе. Наемная карета ждала их у дверей, и они снова пустились в путь.

На следующий день после их отъезда умерла мадам Помпадур.

18

Моцарты приехали в Лондон, и вскоре дети получили приглашение от Георга III и его жены Шарлотты, немки но происхождению. Гримм написал королю, который тоже был подписчиком его журнала, что «это чудо природы – дети Моцарта» едут в Лондон, и указал, где они остановятся, а также поместил в своем журнале еще одну хвалебную статью, вызвавшую августейшее любопытство.

Путешествие из Парижа в Лондон было нелегким, да к тому же пришлось расстаться с Себастьяном Винтером, не отважившимся пересечь Ламанш. Но сам Лондон оказался чудесным городом, а квартира, снятая ими по совету Гримма у парикмахера господина Казана на Сент-Мартин Лейн, была чистой и удобной и находилась неподалеку от Букингемского дворца.

Вольфганга разочаровала простота убранства этого дворца. Чтобы заставить сына проникнуться важностью момента, Папа рассказал, что Англия недавно победила Францию в Семилетней войне и стала самой сильной державой в Европе, захватив многие французские колонии в Америке. И все же Версаль был куда роскошней. Удивил Вольфганга и невзрачный вид короля. Самый скромный придворный в Версале был одет богаче. Георг III носил дешевый парик, жилет скучноватой расцветки и серые чулки. Он был очень молод, почти как Шоберт; румяное лицо, покатый лоб и безвольный, срезанный подбородок. Королева Шарлотта, небольшого роста, миловидная, скромно одетая женщина, не носила никаких украшений и побрякушек, столь излюбленных французскими модницами.

После их дуэта с Наннерль, обычно открывавшего концерты, король предложил Вольфгангу сыграть в четыре руки с королевой. Вольфганг колебался, а Георг III с гордостью сообщил: