Возвышенное и земное - Вейс Дэвид - Страница 27

14

В Париже их ждала приятная неожиданность. Графиня ван Эйк предложила Моцартам остановиться у нее и отвела им удобные комнаты в своем шикарном особняке на улице Сент-Антуан. Графиня была женой баварского посланника в Версале и дочерью графа Арко. И хотя в детстве она не раз слышала игру Леопольда у них в доме и знала его хорошо, но глубокому убеждению Леопольда, гостеприимство графини свидетельствовало о том, что благоприятные отзывы об их поездке уже достигли Зальцбурга.

Вольферлю графиня понравилась: очень хорошенькая и ласковая. Она предоставила в его распоряжение свой новый отличный клавесин и часами слушала затаив дыхание игру мальчика. Особенно ее растрогали несколько сонат. Когда Вольферль кончил играть, она осыпала его поцелуями. Он готов был смеяться от счастья, если бы не одно странное обстоятельство: только что она утверждала, что его игра доставляет ей величайшую радость, и тут же с глазами, полными слез, начала рассказывать, как ребенком в Зальцбурге проводила дни за клавесином. Вольферль чувствовал: графиня одинока и тоскует по дому – он и сам временами испытывал грусть, – но в следующий момент графиня принялась восторгаться Версалем, его красотой, блеском и изяществом и уверять, что хозяйки модных салонов будут без ума от Вольферля.

А Версаль молчал; не получали Моцарты и других приглашений. Графиня объясняла это тем, что первое приглашение должно исходить от короля, а Людовик XV сейчас в трауре, но Вольферль не слишком ей верил. Снова наступили дни томительного ожидания, казалось, жизнь остановилась, ничего хорошего не ждет их впереди, и снова они всецело зависят от прихотей аристократов, а у тех на уме только моды да охота. Вольферль решил, что, когда вырастет, ни за что не станет терпеть этих унизительных проволочек. Папа явно начинал отчаиваться, как вдруг ясным осенним утром к графине приехали какие-то важные посетители.

Что это важные гости, Вольферль догадался по тому, с какой гордостью графиня назвала имена барона Гримма и госпожи д'Эпинэ.

Папа тоже казался довольным, и Вольферль, которому не терпелось узнать, в чем дело, ловил каждое слово именитых гостей. Он не мог определить возраста госпожи д'Эпинэ – она была слишком искусно накрашена, – но ему понравилась ее манера держаться, грациозные жесты, мелодичный и выразительный голос, она владела им в совершенстве, как неким тонким инструментом. Госпожа д'Эпинэ разговаривала с ним без тени покровительства, как с равным, и Вольферль чувствовал себя на седьмом небе.

Барон Гримм тоже понравился Вольферлю. Он отметил прекрасную осанку барона – не то что граф ван Эйк, который ходит вразвалку; его острый, проницательный взгляд и правильную речь – граф же мямлил и подчас говорил глупости. Интерес, выказанный бароном и его спутницей, обещал многое. Понятно, что Папа был очень взволнован их визитом.

Леопольд тем временем думал: Фридрих Мельхиор Гримм – человек, на которого стоит делать ставку. Услыхав, что Гримм самый влиятельный немец при французском дворе, Леопольд еще раньше все разузнал о нем. Сын скромного регенсбургского пастора, Гримм приехал в Париж в 1748 году, в двадцатипятилетнем возрасте, и очень скоро стал известен не только в Версале, но и во всей Европе. Он был доверенным лицом, другом и корреспондентом великих французских мыслителей. Помимо того что он исполнял обязанности секретаря при герцоге Орлеанском и пользовался покровительством принца Конти – двух могущественнейших вельмож в стране, он был также редактором журнала «Литературная корреспонденция» и помогал Дидро в составлении его знаменитой «Энциклопедии».

И хотя литературный журнал и «Энциклопедия» зачастую выражали взгляды, противоположные взглядам Леопольда – особенно в вопросе торжества разума над религией, Леопольд считал себя слишком просвещенным человеком, чтобы отрицать их значение. Леопольда отталкивало безбожие Вольтера, и он ни во что не ставил мнение Руссо о музыке, но и тот и другой были самыми популярными писателями в Европе, их одобрение пришлось бы весьма кстати; а ведь и Вольтер и Гуссо регулярно печатались в литературном журнале Гримма, так же как философы Дидро и Бюффон. Правда, обычно Леопольд мало интересовался философами – он считал их людьми «не от мира сего», однако не надо забывать, что аристократы читали и Дидро, и Бюффона.

К числу подписчиков «Литературной корреспонденции» принадлежали столь важные особы, как эрцгерцог Иосиф, Фридрих Прусский, Георг III Английский, Екатерина Великан и Людовик XV, который часто не соглашался с журналом, но гордился, что просвещенный французский рационализм оказывает влияние на всю Европу.

Шахтнер, выписывавший этот журнал, говорил Леопольду, что и Шраттенбах, как образованный человек, читает его и следит за духовной жизнью Европы, хотя и запрещает своим подданным читать Вольтера и Руссо. Появиться на страницах «Литературной корреспонденции» считалось честью даже для противников журнала.

Следовательно, все занимающие высокое положение особы обязательно узнают о нас, рассуждал Леопольд, внимательно слушая Гримма.

– Графиня любезно представила меня как барона, – говорил Гримм, – на самом деле я не принадлежу к титулованной знати. Я пришел сюда выразить свое преклонение перед блестящим музыкальным талантом вашей семьи.

– Откуда вы о нас узнали? – спросил Леопольд.

– Слава ваших детей опережает ваше прибытие. Немецкие читатели моего журнала писали, что они изумительные музыканты. А так как Версаль – Мекка для людей искусства, мы не могли упустить такую возможность.

– Мы слыхали, что ваш сын не уступает любому взрослому музыканту, – заметила госпожа д'Эпинэ.

– Сущая правда! – воскликнул Леопольд. Стоит ли этим гордиться, подумал Вольферль. Велика важность! – Я привез с собой много рекомендательных писем, – продолжал Леопольд.

– Как правило, рекомендательные письма совершенно бесполезны, – заметил Гримм.

– В Версале к ним привыкли, – смягчила удар госпожа д'Эпинэ. – Но я уверена, письма, привезенные вами, господин Моцарт, не будут оставлены без внимания.

– Необходимо все тщательно продумать, – сказал Гримм. Барон мне определенно нравится, решил Леопольд.

– Подготовку я возьму на себя, – продолжал Гримм. – В «Литературной корреспонденции» мы поместим статью о ваших детях, и Париж о них заговорит. После этого вас обязательно пригласят в Версаль, а затем попросят выступить и перед самим королем.

– Не знаю, как вас и благодарить! – воскликнул Леопольд.

– Будьте осмотрительны. Не уподобляйтесь буржуа и ничему нигде не изумляйтесь. И постарайтесь похвалить мадам Помпадур, если она вздумает сыграть на клавесине. Она мнит себя музыкантшей. В Версале все зависит от дам. Большинство из них играет на клавесине весьма посредственно, ну а некоторые превосходно. Помните, мадам Помпадур очень влиятельна.

– Что еще вы посоветуете, господин Гримм?

– Не забывайте, трудности неизбежны. Найдутся музыканты, которые будут вам завидовать, придворные, которые станут бранить концерт только потому, что не они открыли ваших детей.

– Вы откровенный человек, господин барон.

Гримм пожал плечами, но, прежде чем Вольферль понял, что хотел сказать Папа, закашлялась графиня ван Эйк. Сначала Вольферлю показалось, что она кашляет нарочно, чтобы прекратить неугодный разговор, но кашель все усиливался, и платок графини окрасился кровью. Вольферль испугался, хотел броситься к ней. Но графиня стала успокаивать всех – пустяки, маленькое недомогание, однако лица у взрослых сделались озабоченные, и Вольферль понял: графине никто не верит.

Через несколько дней в «Литературной корреспонденции» появилась пространная статья, превозносящая Моцартов, где, к вящему удовольствию Леопольда, Гримм, безбожник и поклонник Вольтера, написал: «Впервые в жизни я зрел чудо – и это чудо дети Моцарта!»

Моцартов пригласили пожить в Версале, поблизости от дворца. Они приехали туда в сочельник и присутствовали на рождественской мессе в королевской часовне, где дети познакомились с французской хоровой музыкой. Вскоре им было указано выступить в первый день Нового года на парадном дворцовом обеде.