Возвышенное и земное - Вейс Дэвид - Страница 25

Не удивительно, что после второго концерта Папа написал Хагенауэру: «В Шветцингене дети произвели фурор. Курфюрст чрезвычайно высоко оценил их исполнение. Они поразили всех своим мастерством и вкусом; по общему мнению, их игра достойна Мангейма, иными словами исключительна».

Леопольд покинул Шветцинген с чувством искреннего сожаления. Одно приглашение следовало за другим, и дети играли подолгу и допоздна, и ни один из них, к счастью, ни разу не заболел. Это обстоятельство смягчило и Анну Марию, которую по-прежнему тревожило их здоровье. Кроме того, музыканты мангеймского оркестра – а чем больше Леопольд слушал его, тем сильнее убеждался, что это лучший оркестр в Германии, – не раз восхищались талантом детей.

К тому же Леопольд заработал здесь еще одну сотню гульденов. Но больше всего его порадовали слова Карла Теодора. Послушав игру Вольферля на скрипке – Вольферль до этого никогда не играл на скрипке публично, хотя и регулярно упражнялся, – Карл Теодор воскликнул:

– Господин Моцарт, ваш сын – чудо, а вы, его учитель, – просто гений! Будь ваш сын постарше и не имей вы сами других обязательств, я был бы рад принять вас обоих в свою капеллу.

Каждый раз, вспоминая эту фразу, Леопольд сиял от счастья и его охватывало сомнение – а не следовало ли ему на деле проверить искренность предложения мангеймского курфюрста? В Гейдсльберге Вольферль одержал новую победу. Городской магистрат пригласил мальчика – вести об успехах Вольферля опередили его появление – сыграть на великолепном органе, стоявшем в знаменитой гейдельбергской церкви Святого Духа, что само по себе являлось большой честью. Исполнение Вольферля отличалось такой звучностью, выразительностью и красотой, что магистр приказал выгравировать на органе его имя и дату концерта, чтобы навеки сохранить память об этом событии.

Во Франкфурте по настоянию Леопольда, помимо обычной программы, Вольферль выступил еще и с игрой на органе. Концерт привлек очень много слушателей, публика шумно аплодировала, и Леопольд остался весьма доволен сбором. Посланник Марии Терезии граф фон Перген поздравил Леопольда с успехом. В это время к ним приблизился человек средних лет в сопровождении юноши, который выразил желание познакомиться с импресарио, господином Моцартом.

Граф фон Перген представил их:

– Господин Иоганн Гете, один из наших имперских советников, и его сын Иоганн Вольфганг.

Леопольд почувствовал, что граф не слишком расположен к господину Гете, но старается быть предупредительным, потому что тот пользуется известным влиянием. Он отметил про себя, что лицо отца угрюмо, а сын – его полная противоположность. Правда, крупный нос и большой рот Иоганна Вольфганга не соответствовали образцам мужской красоты, но приветливое выражение лица делало юношу по-своему привлекательным, особенно в сравнении с насупленным отцом.

– Господин Моцарт, мой сын заинтересовался вашим сыном, – сказал старший Гете. – Он не верит, что ему всего семь лет.

– Да, всего-навсего семь лет. – Леопольд взглянул на сцену, где стоял Вольферль, – мальчик, не обращая внимания на похвалы окружившей его толпы, взглядом искал Анну Марию, желая увериться в ее одобрении, и, когда она послала ему воздушный поцелуй, радостно засмеялся.

– Но это же замечательно, – сказал Гете-младший. – Я старше его вдвое, с младенчества играю на клавесине, но куда мне до него.

– Мой сын хочет слишком многого, – пояснил господин Гете. – В четырнадцать лет он рисует и играет. Пишет стихи, занимается фехтованием, верховой ездой…

– Одним словом, законченный дилетант, – насмешливо прервал старшего Гете граф фон Перген.

– Ни в коем случае, – ужаснулся господин Гете. Заметив, что дети поджидают его, Леопольд поспешил водворить мир:

– Я уверен, господин Гете, ваш сын многого достигнет в жизни. – Пустой комплимент, но что еще можно было сказать?

Гете-старший недоверчиво хмыкнул.

– Господин Моцарт, если вашему сыну всего семь лет, зачем вы наряжаете его как взрослого и заставляете носить пудреный парик и шпагу? – спросил Гете-младший.

– А играет он, по вашему мнению, как взрослый?

– Еще бы! – с энтузиазмом откликнулся Гете.

– Так почему же не одевать его как взрослого?

– Но он еще ребенок.

– Вы же тоже одеты как взрослый.

– Мне четырнадцать лет.

– А между тем вы еще ребенок. – Но, увидев, что юный Гете вдруг вспыхнул, совсем как Вольферль на сцене, Леопольд добавил: – Хоть и развиты не по годам.

Гете-отец нахмурился, граф фон Перген улыбнулся, но оба промолчали.

Желая показать, что и он обучен манерам, Леопольд предложил:

– Господин Вольфганг Гете, а вы не хотели бы познакомиться с моим сыном?

В душе Леопольд считал, что мальчику больше подошло бы познакомиться с Наннерль, которая была младше его на два года, – с девочкой они нашли бы общий язык, но потом решил, что это ни к чему. А все же в молодом Гете есть много привлекательного, подумал он.

Юный Гете задумался, но, когда дети были уже совсем близко, вдруг ответил:

– Нет! – Что нового о его игре может сказать он этому маленькому человечку? Все уже сказано другими.

Так, Вольфгангу Моцарту и Вольфгангу Гете не суждено было даже познакомиться; в историю каждый из них вошел своим путем.

13

В тот же вечер Леопольд услышал, как господин Гете по-французски, чтобы его не поняли, жаловался графу фон Нергену, что это грабеж брать 4 гульдена 7 крейцеров за удовольствие послушать игру двух детей, как бы талантливы они ни были. Леопольд пришел в бешенство. Господин Гете высокомерно полагал, будто Леопольд не знает французского, бегло изъясняться на котором полагалось всем немецким дворянам, и замечание его было в высшей степени невежливо и недостойно. Перед отъездом из Франкфурта, после еще одного прибыльного концерта, Леопольд гордо вывел на окне гостиницы: «Mozart Maitre de la Musique de la Chapello de Salzbourg avec Sa Famille 12 Aofit 1763»[2]

Спустя несколько недель, находясь в Ахене, Леопольд подумал, а не написать ли господину Гете о том, как принцесса Амалия, услышав игру его детей, умоляла Леопольда не ездить в Париж, а поехать с ней в Берлин, где их, без сомнения, приняли бы с распростертыми объятиями. Принцесса Амалия приходилась родной сестрой Фридриху Прусскому, и подобное приглашение расценивалось как великую честь. Леопольд писал Хагенауэру: «Принцесса Амалия всячески старалась уговорить меня поехать с ней в Берлин. Вся беда в том, что у принцессы совсем нет денег, и двор ее скорее напоминает приют для сирых и убогих, нежели королевскую свиту. Если бы все поцелуи, которыми она одарила моих детей, и особенно Вольферля, превратились в гульдены, мы стали бы богачами. Но, как Вам известно, ни с почтовым смотрителем, ни с хозяином гостиницы поцелуями не расплатишься».

Когда же принцесса стала настаивать, уверяя, что ее брат Фридрих с удовольствием послушает игру детей, Леопольд смиренно ответил:

– Ваше высочество, для нас это большая честь, и все же наше любезное приглашение я принять не смогу. Я обещал, что дети выступят перед королем Франции и госпожой Помпадур, и не вправе нарушить свое слово.

Никаких обещаний Леопольд никому не давал, однако, приехав в Брюссель, предпринял кое-какие шаги, пытаясь заручиться рекомендательными письмами к придворным французского короля. Прошла неделя, не принеся Леопольду успеха, и он решил в первую очередь обеспечить себе покровительство Карла Александра, брата императора и генерал губернатора австрийской провинции Нидерландов.

Принц Карл принял Леопольда и согласился через несколько дней послушать детей, но на том дело и кончилось.

Напрасно прождав несколько недель приглашения принца Карла, Леопольд созвал семейный совет. Он знал, что окончательное решение примет сам, и не желал показывать своего мрачного настроения, постепенно овладевавшего им, но ведь надо же выяснить мнение жены и детей. Они сидели в роскошной приемной своего номера в гостинице «Англетер», и не успел Леопольд рта раскрыть, как Анна Мария сказала: