Убийство Моцарта - Вейс Дэвид - Страница 24

– И об этом жена просила поговорить со мной?

– Дела моих клиентов – мои дела.

– Но я не держу денег в вашем банке.

– Госпожа Отис поручила записать тысячу гиней на вас обоих. Таким образом, вы можете получить их из банка, когда пожелаете. Немедленно. Без всяких затруднений.

– Благодарю вас. Я это учту. Всего доброго. Джэсон вернулся в спальню и Дебора спросила:

– Что-нибудь случилось?

– Ничего.

– Ты чем-то огорчен. Уж не говорил ли он с тобой об отце? Я думала…

– Нет. Просто господин Тотхилл не отвечает моим представлениям о привлекательном и умном человеке, только и всего.

– Но Тотхилл – весьма влиятельный человек.

– Возможно. Хорошо, что ты умолчала о моем интересе к Моцарту.

– О чем же он говорил с тобой?

– О моей красавице жене.

Джэсон был удивлен и обрадован ее щедрым даром, но признаться в этом не хотел, пока у него не было уверенности в том, не таится ли здесь какой-то хитрой уловки либо желания доказать ему свое превосходство.

– Он хвалит твой ум и практичность.

– И это все? – она не могла скрыть разочарования.

– Все.

Дебора не поверила, но не стала настаивать; Джэсон уже одевался, чтобы ехать в Итальянскую оперу. Он решил отправиться туда один и тут, при всей ее самоуверенности, мысль о том, что он бросает ее одну в чужом городе, привела Дебору в отчаяние. Гордость не позволила ей признаться в этом, но, прощаясь, она горячо его расцеловала и умоляла быть осторожным.

9. Итальянская опера

Джэсон нанял карету и приказал кучеру поторапливаться. Посетить Итальянскую оперу он мечтал с тех самых пор, как узнал у да Понте об Энн Сторейс.

Память не изменила либреттисту. Итальянская опера действительно находилась на Хеймаркет, и Джэсона поразило великолепие этого здания; в Америке ему не приходилось видеть ничего подобного, и он впервые уверовал в то, что его решение посетить Лондон было правильным.

Джэсон увидел оперную афишу и, найдя в списке постановок «Свадьбу Фигаро», чуть не вскрикнул от радости. Внимательно прочитав список главных исполнителей, он нигде не нашел имени Энн Сторейс. Вверху афиши крупными буквами стояло имя Вольфганга Амадея Моцарта, а внизу, более мелким шрифтом: «Лоренцо да Понте». Но в театре наверняка знают об Энн Сторейс, подумал Джэсон и поспешно направился к артистическому входу.

На сцене шла репетиция. Пораженный удивительным зрелищем, Джэсон замер на месте. Ария, которую исполняла певица-сопрано, была восхитительной. Может быть, это и есть Энн Сторейс? Певица, темноволосая женщина средних лет, обладала на редкость приятным мелодичным голосом, теплым и проникновенным. И в музыке было что-то знакомое, хотя Джэсон никогда ее раньше не слыхал. Он подошел поближе к сцене, но путь ему преградил служащий и попросил покинуть кулисы.

– Меня прислал сюда старый друг Моцарта, Лоренцо да Понте, – принялся объяснять Джэсон.

На них зашикали. Высокий худощавый молодой человек, распоряжавшийся на сцене, кинулся к Джэсону и отвел его в сторону.

– Кто вам нужен? – спросил он. – Я ищу Энн Сторейс.

– Кого?

– Она пела для самого Моцарта. А позднее, как говорил мне да Понте, стала примадонной Итальянской оперы.

– Да Понте жил здесь лет двадцать назад.

– А Энн Сторейс, разве она не поет в вашем театре?

– Нет! Я впервые слышу это имя.

– Но Сторейс знаменитая исполнительница арий Моцарта! Вы ставите «Фигаро»?

Молодой помощник режиссера рассмеялся.

– Я не шучу, – обиделся Джэсон. – Энн Сторейс участвовала в первом спектакле «Фигаро» в Вене.

– Вы американец, не так ли?

– Да.

– Что же, по-вашему, мы репетируем? – Приложив палец к губам, он увел Джэсона вглубь кулис, где лучше была слышна музыка.

Ария звучала страстно и взволнованно. Это мог быть только Моцарт, подумал Джэсон. Никто другой не способен создать столь совершенную мелодию, вложить в нее столько неподдельного чувства, чистоты и лирической выразительности. Музыка заражала весельем и радостью, в ней была удивительная ясность, она пленяла богатством оттенков, красноречивостью и изяществом. Внимательно вслушиваясь, Джэсон думал: каждая нота все больше роднит меня с Моцартом. Музыку эту он готов был слушать без конца.

Стараясь остаться незамеченным, он осторожно двинулся вперед, но молодой человек шепотом остановил его:

– Я и так позволил вам слишком много. Узнай примадонна, что я допустил на репетицию постороннего, мне за это головы не сносить.

Джэсон так расстроился, словно его лишили райского блаженства, и немного смягчившись, помощник режиссера сказал:

– Через несколько дней состоится премьера. Советую вам тогда и послушать «Фигаро».

В это время зазвучала мелодия военного марша. Какой чудесный ритм! Увлеченный, Джэсон невольно вслед за басом напевал мотив.

– «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», – мягко проговорил постановщик, – эта ария пользуется неизменным успехом. Трудно поверить, что человек мог сочинить столь впечатляющую музыку. – И он закрыл дверь, ведущую за кулисы.

– А как же быть с Энн Сторейс? – в отчаянии спросил Джэсон. – Может быть, кто-нибудь в вашей труппе лично знал Моцарта?

– Его знал Михаэль О'Келли.

– Кто он такой?

– Раньше он был управляющим оперной компанией и одним из главных певцов и композиторов. Говорят, он пел при Моцарте на премьере «Фигаро». Михаэль О'Келли любит вспоминать о Моцарте.

– Прекрасно! – Джэсон сразу воспрянул духом.

– Но он ушел со сцены много лет назад, когда у него пропал голос.

Сколько еще трудностей ждет его впереди, разочарованно подумал Джэсон и спокойно спросил:

– А вы не знаете, где его можно разыскать? Молодой человек провел Джэсона через крытую галерею прямо к маленькой книжной лавке, над дверью которой красовалась вывеска:

«Михаэль О'Келли, импортер книг и композитор».

– Этот ход был построен для господ и дам, желающих незаметно покинуть оперу, – пояснил молодой человек. – О'Келли построил его, когда был управляющим: ход вел прямо в его лавку. Правда, лавка больше не принадлежит О'Келли, хотя имя его и осталось на вывеске; он теперь известный сочинитель песен. Но он часами просиживает здесь, предается воспоминаниям о Моцарте и что-то пишет. Говорит, что о Моцарте. О'Келли жил в Вене, когда там ставили «Фигаро», а вернувшись в Англию, долгие годы состоял управляющим Итальянской оперы.

В лавке никого не оказалось, и молодой человек позвал:

– О'Келли! Если он здесь, то тут же появится.

Из глубины лавки немедленно появился приземистый седой мужчина с румяным лицом. В руках он держал бутылку портвейна и, не дожидаясь представления, приветствовал Джэсона громким вопросом:

– Вы хотите расспросить меня о Моцарте? – Он махнул молодому человеку, чтобы тот оставил их наедине. – Им интересуются многие.

Джэсон растерялся. Неужели еще кто-то взял на себя такую же миссию? Нет, она принадлежит только ему. Он был разгневан и взволнован.

– Что вы хотите узнать? Уж не пишете ли вы о нем книгу? – О'Келли подозрительно посмотрел на Джэсона. – Вам нравится портвейн? Неплохо прочищает мозги.

– Прежде всего я хотел бы спросить вас об Энн Сторейс. Вы ее знаете? – спросил Джэсон.

– Энн я никогда не забуду, – О'Келли прослезился. – Она умерла.

– Умерла? Да Понте говорил…

– Да Понте! – И с удивительной точностью подражая поэту, О'Келли спросил: – Этот проходимец все еще жив?

– Он в полном здравии. Живет в Нью-Йорке. Дает уроки итальянского и рассказывает о себе.

– Узнаю да Понте. Обо мне он не говорил?

– Нет, он говорил об Энн Сторейс, Моцарте, Эттвуде и Сальери.

– Сальери, – усмешка исчезла с лица О'Келли. – Уж не друг ли вы Сальери?

– Нет. А Моцарт был его другом?

– Моцарт был прекрасным, добрым, благороднейшим человеком.

На глазах О'Келли появились слезы, и Джэсон почувствовал, что на этого человека можно положиться.