Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович - Страница 125

— Да, он, — подтвердил казак. — Переправил на галиот и приказал приковать к скамье гребцов. Сам он вскоре перешел на пятидесятивесельную галеру. Мне показалось, что на ней везли девушку. Я мельком видел ее, когда суда подошли друг к другу.

— Так, так, — еще больше заинтересовался Куприян. — Продолжай!

Головин поведал ему о шторме и бунте рабов, счастливом спасении и блужданиях по горам, бае Славчо и его дочери Злате, неожиданном появлении раненого всадника и переданном им перед смертью аравийском клинке, который просил доставить в Царьград. Не умолчал он и о Горном монастыре, встрече с отцом Донатом и своих спутниках. Под конец рассказал о непонятных метках и возникшем подозрении, что рядом с ним оказался турецкий шпион.

— Где сейчас твои люди? Они знают, куда ты пошел? — подался вперед Куприян.

— Им ничего неизвестно, — успокоил его Тимофей. — Они знают только, что я стремился в Константинополь. Теперь они ждут меня в караван-сарае. Я обещал им вернуться сегодня вечером или завтра.

— Но они видели, как ты ходил в Горный монастырь, — помрачнел Куприян. — Могли видеть клинок, могли подслушать твой разговор с умирающим…

— Им неизвестно, кто меня ждал в монастыре, — начал оправдываться Головин. — По совету отца Доната я сказал, что в монастыре нет тех, кто должен помочь, и повел их дальше, запутывая следы. Коней и оружие я получил в тайном месте.

— Ладно. — Куприян остановил его, подняв ладонь. — Какое оружие у тебя еще есть?

— Никакого, — обиженно буркнул казак.

— Сиди здесь и жди. — Куприян поднялся и тихонько свистнул. Заскрипели ступеньки лестницы, и в комнату вошли мужчины с закрытыми платками лицами.

— Пусть он побудет здесь, — распорядился Куприян и ушел, захватив с собой клинок и знаки тайного братства.

Мужчины устроились напротив Тимофея и положили перед собой на бочонки заряженные пистолеты с взведенными курками. Медленно потянулись минуты томительного ожидания…

Второй день Фасих-бей не находил себе места, метался по дворцу, как разъяренный зверь, пойманный ловцами и водворенный в клетку. Слуги попрятались по закоулкам, стараясь не попадаться ему на глаза, а когда он звал их, неохотно вылезали из разных щелей и шли на зов повелителя, словно на плаху. Впрочем, разница не так и велика: в порыве гнева хозяин мог приказать лишить жизни любого.

Первая причина, по которой старый евнух бесновался, заключалась в том, что султан все еще не решил, кого назначить великим визирем. Фасих готов был собственными руками задушить Ибрагима и его мать, валиде Кезем: разве он мало сделал для них, разве коварная гречанка не обещала ему место рядом с троном? Но можно ли верить обещаниям распутной и злокозненной женщины? Когда она жаждала свалить Мурада, евнух был хорош, а как только на престол сел Ибрагим, о тех, кто помог его посадить, можно забыть? Старик нутром чувствовал, насколько сложная и напряженная игра идет вокруг нового султана, и приходил в отчаяние, что никак не может сейчас открыто заявить о себе. Попробуй только потребовать обещанного — тут же лишишься головы! Нет, придется терпеливо ждать и, если ничего не получится, начать все сначала. Но где взять столько терпения? Жизнь человека тоже не бесконечна!

— Они мне за все заплатят, — шептал евнух и зло кусал бледные губы.

Ничего, еще придет его час, и недруги будут ползать у ног нового повелителя. Он украсит их головами шпили башен Стамбула, по улицам всех городов империи будут скакать верховые, держа пики с насаженными на них головами казненных. И первыми в руки палачей попадут Кезем и ее сын, а за ними на эшафот поднимется проклятый Гуссейн — никогда уже не перебежит ему дорогу к власти.

Где запропастился Али? Ему давно пора быть здесь, а он шляется по провинциям и даже не присылает писем с отчетом. Это было второй причиной ярости Фасих-бея, тесно связанной с первой: Али должен помочь выявить и раздуть заговор славян. Без этого Фасих не решался на открытое столкновение с Гуссейном и Кезем. Когда у него будут все необходимые сведения, о» возьмет в одну руку славянский заговор, в другую — мешок с золотом и пойдет требовать назначения великим визирем. А получив назначение, пустит в ход свой собственный заговор, сменив золото на острый меч!

Бледный до синевы слуга доложил о приезде Джакомо дель Белометти. Евнух скривился, как от зубной боли: наверняка проходимец явился, чтобы напомнить о заключенном между ними соглашении. Какой теперь толк злиться, сам виноват, не нужно было завлекать итальянца обещаниями. Теперь тот хочет знать, что решил султан Ибрагим в отношении Азова и войны с Московией. А султан еще ничего не решил! Но решать придется, причем в самые ближайшие дни.

Надо ли отталкивать Джакомо? Наверное, нет. Схватка за власть в самом разгаре, и никто с полной уверенностью не сможет сказать, кому удастся выйти из нее победителем: проклятому Гуссейну или ему, Фасих-бею. И никто не знает, каким образом станут развиваться события после победы одного или другого.

— Приведи его сюда, — проскрипел евнух и постарался придать лицу приветливое выражение.

Белометти приехал верхом, в турецкой одежде. Веселый, улыбающийся, он вошел в комнату, протянув руки навстречу хозяину.

— Мой дорогой Фасих-бей! Благословение вашему дому и удачи вам во всех начинаниях.

— Это было бы весьма кстати, — буркнул старик.

— Какие новости? — с места в карьер начал итальянец.

— Никаких, — развел руками евнух. — Мы с нетерпением ждем решения султана и примем его с должным почтением и покорностью, как подобает правоверным.

— А я, честно говоря, надеялся принести поздравления.

— Надежды могут свести с ума хуже любого горя, — философски заметил Фасих-бей. — Не стоит торопить события, все идет своим чередом, наберитесь терпения. — И желчно усмехнулся, вспомнив свои недавние размышления.

Однако гость истолковал его усмешку на свой лад.

— Меня начинают беспокоить все эти задержки, — вкрадчиво сказал Джакомо. — Они не могут быть связаны с резким изменением интересов?

— Чьих интересов? — покосился на него старик. — И каких интересов?

— Например, султана Ибрагима… Или досточтимого Фасих-бея?

— Ты… Ты не веришь мне? — даже задохнулся от возмущения евнух, хотя про себя подумал, что на месте венецианца он тоже не стал бы огульно доверять старому царедворцу.

Но эту мысль тут же заслонила другая: нельзя упустить Белометти! Если он сейчас уйдет с сомнением в душе, кто поручится, что этот хитрец тут же не переметнется к Гуссейну и тем самым даст ему в руки сильнейший козырь? Конечно, можно приказать слугам удавить или прирезать Джакомо, но он еще нужен, очень нужен, а если убить, то где потом взять другого Джакомо?

Несколько секунд старик стоял, опустив голову, словно сраженный услышанным, потом схватил итальянца за рукав и почти силой подтащил к столику у окна.

— Досточтимый Фасих-бей, — Белометти попытался высвободиться, но евнух не отпускал, — я совершенно не желал вас обидеть или выразить сомнение…

— Ты видишь? — Фасих выпустил рукав итальянца, взял со столика толстую рукописную книгу и торжественно поднял над головой. — Это Коран! Хочешь, я поклянусь тебе на Коране?

— Я совершенно… — начал Джакомо, но старик опять прервал его.

— Молчи! — сказал он загробным голосом, благоговейно опустил книгу на столик и возложил на нее руки. — Клянусь небом, обладателем башен, и днем обещающим, и свидетелем, и тем, о ком он свидетельствует, клянусь посылаемыми поочередно, и веющими сильно, и распространяющими бурно, и различающими твердо, и передающими напоминание, извинения или внушения: то, что вам обещано, готово случиться!

Лицо Белометти, слушавшего слова древней и страшной клятвы на Коране, окаменело.

— Я клянусь, — продолжал Фасих, — что, как только султан Ибрагим примет решение о войне с урусами, ты сразу узнаешь об этом! Теперь ты доволен? Теперь ты веришь?

— Хотелось бы не только узнать, но и получить фирман султана Ибрагима, — тихо сказал Джакомо.