Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович - Страница 10

Проскакав десятка два саженей, Тимофей оглянулся. Все было уже кончено: казаки ловили разбегавшихся татарских коней…

После вновь сошлись в балочке, где еще слабо тлели угли костра, на котором совсем недавно варился кулеш. Постелили на землю кафтан и бережно уложили на него Гурьяна — ордынская стрела насквозь пронзила казака под правым плечом, но удалось отломить наконечник и осторожно вытянуть древко. Из раны пульсирующими толчками тонкой струйкой выкатывалась кровь, все шире расплываясь темно-багровым пятном по холсту рубахи. От боли Гурьян до синевы прикусил губу.

Пленный татарин, обезоруженный и связанный, жарко блестя раскосыми глазами, с ненавистью смотрел на русских. По его телу часто пробегала мелкая дрожь, словно от озноба.

— Замерз, что ли? — обернулся к нему Рваный. — Ничо, щас согреем. Вздуйте огонь… Аким, давай наверх!

Тетеря полез на курган — охранять станицу. Головин умело перевязал раненого чистым куском полотна. Гурьян слабо застонал и притих. На лбу его выступила испарина. В стороне, вытянувшись на охапке жесткой травы, лежал Гаврила Щукин, порубанный в схватке. Ему уже никто не мог помочь.

— Дорого ты нам достался, — остановившись перед пленным, устало сказал Иван. — Одна христианская душа уже в рай пошла, а другая — вот-вот догонять отправится Может, и тебя срубать?

Припухшие веки татарина чуть дрогнули, и внимательно наблюдавший за ним Тимофей понял: пленник знает русский язык. Но будет ли он говорить?

— Удавить его, да и бросить в степи, — предложил один из казаков. — Нехай валяется, пока лисы не растащат и вороны не расклюют!

Татарин заерзал, натягивая путы на руках и сердито шипя сквозь стиснутые зубы: как мусульманин, он страшился смерти без погребения.

— Ты храбрый воин и можешь получить достойную смерть, — разгадав замысел атамана, по-татарски сказал Головин. — Сколько всадников вышло в набег? Где сейчас орда?

— У-у, шайтан! — яростно рванувшись, заорал степняк. — Убей, чего ждешь?

— Убить успеем, — мрачно заметил Рваный. Он вытащил из ружья шомпол и положил его в огонь костра. — Не хочешь по-хорошему? Железо заставит!

— Аллах велик и милосерден! — забормотал татарин, — Моя рука не знала устали, карая неверных. В книге судеб все записано, я все равно буду среди гурий в раю!

— Даже раньше, чем ты думаешь, — заметил Тимофей. Он нагнулся над пленным, распахнул его полушубок и рванул за шнурок, поддерживающий штаны. Бросил степняка лицом вниз и спустил с него узкие кожаные шаровары, обнажив посиневшие ягодицы.

— Сейчас воткнем тебе раскаленный шомпол так, чтобы он сзади достал до поганого языка! А потом привяжем к лошади и отпустим ее в степь.

— Кончать пора, — вытащив шомпол из костра, хмуро сказал Рваный. — Воронье уже слетается на падаль, как бы орда не заметила.

— Нет! — истошно завопил пленник, судорожно извиваясь всем телом. — Нет!

Один из казаков сел ему на плечи, другой прижал ноги. Атаман слегка коснулся раскаленным концом шомпола вздрагивавших ягодиц татарина.

— О-у! — дико завыл тот, захлебываясь криком. — Нет, нет!

— Говори, говори! — орал ему в ухо Тимофей — Сколько всадников?

— Три сотни, — разом обмякнув, простонал степняк. — Они близко, очень близко.

— Куда идете? — продолжал допытываться Головин. — Ну? Где орда?

— Не знаю… У-у, шайтан! — Татарин стал кусать землю. — Мурзы Джембойлукской орды не говорят простому воину, куда лежит путь коней. Вели на Русь!

— Где орда? — Рваный вновь слегка прижег татарина.

— Ай, ай! — взвизгнул пленный. — Сначала мы пошли… Другие ждать будут… Хан Гирей в Крыму сидит…

Осыпая комья земли, в балку скатился Тетеря. Лицо его было бледным как полотно.

— Татары!

— Близко? — Атаман уперся в него тяжелым взглядом.

— Идут, идут! — злобно засмеялся степняк. — Месть!

— Заткнись, — пнул его сапогом Тимофей. — Будет каркать.

— Полумесяцем раскинулись, — вытирая мокрое лицо шапкой, сообщил Аким. — Широко захватывают, видать, воронье заметили. Уже курган обтекают.

— Уходим, — быстро принял решение Иван. Пленного подняли, бросили поперек седла, стянули ему руки и ноги под брюхом лошади. Привязали к коню тело погибшего Гаврилы Щукина и бережно усадили Гурьяна. Тимофей поднял его саблю. Через минуту маленький отряд, держа в центре раненого и пленного, на рысях вымахал из балки. Поднявшись на стременах, Головин посмотрел вперед и понял: опоздали! Степь словно ожила и задрожала от топота копыт вражеской конницы. Смертельной петлей татары захлестнули курган и балку, в которой допрашивали пленного. Тут и там мелькали мохнатые шапки, доносилось ржание лошадей.

Нет, хитрые и коварные степняки, искушенные в деле набегов и схваток, не станут принимать боя даже с кучкой казаков — зачем, если русским просто некуда деваться? Сейчас закружится страшная карусель всадников, полетят меткие стрелы, падут наземь кони, а там наступит черед арканов: сыромятные и сплетенные из конского волоса петли затянутся на руках, на горле, скользнут к ногам…

— Заводных вперед! — прокричал атаман. — Ружья готовь!

Казаки погнали перед собой заводных лошадей, посвистом и гиком заставляя их все ускорять и ускорять бег. Использовать против врага его же излюбленный прием — пробить чужой строй заводными, лошадьми? Пожалуй, сейчас это единственная надежда вырваться из западни. А там как Бог даст, лишь бы кони вынесли!

Татары пустили стрелы, бухнуло несколько выстрелов. Летевшие впереди кони кувырнулись, но остальные уже успели ударить по степнякам, заставив их смешаться. Казаки дали жидкий залп из ружей и врубились в татарский строй. Тимофей, держа сабли в обеих руках, чертом вертелся в седле, отражая и нанося удары. Прорваться, во что бы то ни стало прорваться! Надо подать весть о набеге и доставить пленного. Наверняка он сказал далеко не все, что знает.

Отбив занесенную над головой саблю татарина в лисьей шапке, Головин быстро ткнул его клинком в живот и, резко развернувшись, успел достать еще одного, рубанув поперек лица. Некогда смотреть, что с ними стало, — уже налетели другие, грозя раскроить череп острой сталью.

Два молодых наездника начали наседать на Тимофея, крикнув остальным, чтоб не мешали им расправиться с русским. Горяча коней и дерзко смеясь, они вертели саблями, готовясь, рубанув сплеча, развалить казака до седла.

Сильно сжав коленями бока жеребца, Головин направил его прямо на врагов, стремясь проскочить между ними, но в последний момент неожиданно отвернул и поднял вороного на дыбы. Сверкнула на солнце сабля и, описав короткий полукруг, снесла голову первому наезднику, оказавшемуся справа от Тимофея. А слева уже вывернулся второй: целясь клинком то в бок, то в шею, он вихрем налетал и тут же отскакивал прочь. Татарин был ловок, увертлив, как уж, легко правил конем, умело закрывался небольшим круглым щитом, украшенным чеканными медными бляшками. Вот он снова наскочил, стараясь рассечь концом сабли грудь казака.

Головин принял удар на скрещенные клинки и сильно развел их в стороны, заставив степняка отвести назад руку.

— Вах! — вскрикнул наездник и начал сползать с седла: его правая рука, мгновение назад сжимавшая саблю, упала под копыта коня. Крепко учил биться чернец Родион!

Тимофей выхватил из-за пояса пистолет, выстрелил в пытавшегося ткнуть его копьем татарина и стрелой вылетел из свалки. Впереди, держа за узду лошадь с пленным, торопливо уходил в степь Иван Рваный. Чуть отстав от него, скакали еще двое казаков. Но вот один пошатнулся и упал на гриву коня — догнала шальная пуля.

Погонять вороного не было нужды: ему словно передалась тревога Тимофея, и он летел быстрее ветра, струной вытягивай сильное тело и, казалось, почти не касался копытами земли. Сзади жутко выли татары, мимо уха вжикнула стрела, дробью рассыпался топот погони. Степняки не хотели выпустить уже попавших в их руки и обреченных на смерть: в Диком поле один закон — либо ты, либо тебя!

Только позволь уйти казакам — и они поднимут на перехват набега Донское Войско. А что против него три сотни всадников? Нет, надо волками гнать по степи остатки сторожевой станицы, не давая ей передышки, пока не подкосятся ноги коней, пока не падут они, пятная траву потоками крови из ноздрей. Срубить казачьи головы, насадить их на копья и привезти из набега, как почетный трофей. На ходу перескакивать на свежих, заводных лошадей и гнать, гнать, гнать!..