Дальше живут драконы - Веденеев Василий Владимирович - Страница 2

Отыскав нужный дом, Лыков вошел в подъезд и, назвав хмурой усатой старухе номер квартиры, в которую он направляется, поднялся на лифте. Дверь ему открыла седая женщина.

– Вы к Ивану Сергеевичу? Проходите, он ждет.

Вытерев ноги об узорчатый половичок, Аркадий прошел в большую комнату. У окна, в глубоком кресле, укрытый до пояса пледом, полулежал главный шеф. Слабо улыбнувшись, он показал желтой высохшей рукой на кресло напротив и тихо попросил:

– Маша, сделай нам, пожалуйста, кофе.

– Что вы, не стоит беспокоиться, – опускаясь в кресло и открывая кейс, попытался отказаться Лыков. Стоит ли распивать здесь кофе? Вдруг еще удастся вернуться к распродаже?

– Вы мой гость, простите, не знаю, как вас величать, – улыбнулся шеф, – поэтому давайте все же попьем кофейку.

– Лыков, Аркадий Андреевич, – чуть привстав, представился гость. – Я у Конырева работаю.

– Знаю. Привезли? Давайте…

Аркадий отдал папку и услужливо подал шефу очки со стола. В комнату вошла седенькая Маша, вкатила столик с кофейником, чашками и вазочками с печеньем и сахаром.

– Скучно, – небрежно бросив папку на широкий подоконник, доверительно пожаловался шеф. – Пейте кофе, бразильский…

– Что скучно? – осторожно беря тонкую фарфоровую чашечку, переспросил Лыков.

– Да это… – Иван Сергеевич кивнул на папку. – Напускают туману, раздувают научную истерию там, где проблема не стоит выеденного яйца. Что нового в институте?

– Так, ничего особенного… – Вопрос шефа застал врасплох, и Лыков не знал, что ответить: Начать рассказывать, как переставлял мебель в кабинете шефа Афанасий Борисович, а сотрудники потели, перетаскивая тяжеленные шкафы с этажа на этаж? Или доложить, как бы ненароком, о новых строгостях и отмене библиотечных дней? Да зачем об этом говорить с высыхающим от старости и болезней академиком, нужно ли ему теперь все это?

– Читали то, что привезли? – пытливо поглядел на него Иван Сергеевич. – Или так, подменяете почту?

– Подменяю, – не стал скрывать Аркадий.

– Я сейчас как машина, остановившаяся около нефтяной скважины, – грустно усмехнулся шеф. – Горючего пропасть – а заправиться нечем. Проклятая болезнь, сахарный диабет, недостаток инсулина. Поэтому и получается, что нефти хоть отбавляй, но она еще не бензин, в моем случае – не сахар.

– А инъекции?

– Это хорошо, когда человек молод и у него нет целого букета болячек, – тихо посмеялся академик. – Зато у старого масса времени для переосмысления прожитого. Как вы думаете, почему они не поехали ко мне сами, а послали вас? Ну не стесняйтесь, говорите. Я знаю, что меня давно списали.

– Ну что вы, – Аркадий изобразил на лице смущение.

– Научились лгать, – печально констатировал Иван Сергеевич. – Хотите, открою секрет, почему не поехал Афанасий Борисович или другой заместитель? Я всю жизнь стремился заниматься чистой наукой, а на администрирование меня не хватало, не оставалось времени. Потому и подбирал себе в замы бюрократов. А что такое бюрократ в науке? Это сплав дурной нравственности с мыслительной импотенцией, поскольку они, как правило, люди мало одаренные в научном плане. Если их освободить от руководящих кресел, то научные бюрократы окажутся не у дел. Поэтому братцы бюрократы всегда держатся тесной кучкой, объединяясь в сообщества ничего толком не умеющих, но страстно желающих иметь ценности, которых сами создать не могут. Теперь они боятся, как бы я их напоследок не пнул под зад, и не едут, подлецы.

– Но Афанасий Борисович доктор наук, – робко возразил, не ожидавший подробных откровений Лыков. Шеф его не на шутку озадачил: тихий желтый старикан, укрытый толстым пледом, а поди же ты, кусается.

– Формальный признак, – небрежно отмахнулся академик. – Такие, как Афанасий, не могут жить без регалий и полагающихся к ним дотаций, а потому, всеми правдами и неправдами их получают. Соответственно, вместе с дотациями. Именно их стараниями защиту диссертаций превратили в поточный процесс: ежегодно даем на гора три тысячи докторов и тридцать тысяч кандидатов. Прямо как шахтеры, стахановцы от науки. Находят беспроигрышные темы, заполучают научных руководителей-корифеев и лепят горбатые работенки. А настоящих ученых раз-два – и обчелся! Сейчас много говорят и пишут о «ворах в законе». А натуральные воры в законе – многие научные руководители, поскольку им глубоко плевать на качество работы соискателя, а денег, заплаченных государством за научное руководство, потом никто обратно не стребует.

Иван Сергеевич взял с подоконника пачку «Казбека», вытряхнул из нее папиросу и прикурил. Лыков беспокойно ерзал на стуле – ну, дает дед, всех по костям раскладывает. Неужели сам никогда душой не покривил, не получил денежки зря? Или сейчас, по прошествии многих лет, ему все представляется в ином свете, особенно собственная жизнь и судьба в науке?

Бросились в глаза пальцы академика, зажавшие мундштук папиросы – тонкие, с отливающими синевой ногтями. Сколько же лет Ивану Сергеевичу? Раньше Аркадий об этом не задумывался – что ему главный шеф? Они существовали как бы в разных измерениях – тот на симпозиумах, в президиумах, в собственном кабинете, а Лыков – всегда в общей массе. И вот судьба, капризная и ветреная дама, выкинула неожиданную штучку – сидит мэнээс Аркадий Лыков в квартире академика и слушает его излияния. Неужели шефу надо было серьезно заболеть, чтобы снизойти до такой беседы?

– Чем занимаетесь у Конырева? – докурив, Иван Сергеевич примял папиросу в пепельнице.

– Информационно-вероятностными моделями.

– Извечная проблема, – закашлялся академик. – Бывали за рубежом? Впрочем, зачем я спрашиваю. Вряд ли и сейчас это стало возможным для людей вашего положения. Простите великодушно, но что поделать? Еще одна издержка нашего пресловутого бюрократического застоя: едут те, кому ничего не надо, кроме магазинов. Так вот, как-то в одном зарубежном игорном заведении я встретил интересную пару. Этакие старички с толстой тетрадью в руках, куда они записывали цифры с барабанов игральных автоматов, создавая свою, доморощенную теорию игр. Я долго с грустью наблюдал за ними, не ведавшими того, что этой серьезнейшей математической проблеме отдали многие годы жизни такие умы, как Нейман и Моргенштерн. И то не решили до конца!

Лыков слушал Ивана Сергеевича, тщательно скрывая раздражение – раскудахтался дед. А там, в институте, уже наверняка вовсю идет распродажа. Афанасий Борисович и его притч первыми вняли сливки и теперь в конференц-зал запустили второй «слой» – завлабов и завотделами, а у дверей, готовая взбунтоваться, гудит алчущая толпа остальной братии. А дедок словно не замечает, что за окнами темнеет и вещает, вещает.

Заметив, что гость его не слушает, академик недовольно поджал губы, но любезного тона не изменил:

– Заговорил вас? Скучно старику, простите. Мысли заняты больше не прибылью, а убылью самого ценного из того, чем располагает человек: убылью времени и чувств. Прощайте, Аркадий Андреевич, жду вашего нового визита.

– Всего доброго, Иван Сергеевич, – поклонился Лыков и направился в прихожую.

В конце длинного коридора появилась жена академика, открыла дверь, и Аркадий вышел на лестничную площадку. Сзади щелкнул замок…

Торопиться на распродажу более не имело никакого смысла, и Лыков решил пройтись пешком до метро через дворы – тихо, нет бабок с противно визжащими детьми и любителей игры в «козла»: не тот райончик, здесь не распивают на троих и не стучат костяшками домино по доскам столиков. Живущая здесь публика проводит вечера в тиши огромных квартир, если, конечно, не уезжает на дачи.

В одном из дворов Аркадий наткнулся на беседку из тонких, увитых плющем реек. Внутри светляками вспыхивали огоньки сигарет и слышался смех. «Молодежь собралась», – понял Лыков. Прибавив шагу, он свернул по дорожке в сторону, но тут его неожиданно окликнули:

– Эй, куда спешишь?

Оглянувшись, Лыков увидел двух девчонок лет по шестнадцать, с большими овчарками на поводках.