В руках врага - Вебер Дэвид Марк - Страница 36

Спустя пять дней после возвращения на Грейсон Хонор снова покидала планету. Ее судорожные попытки разобраться за столь краткий срок со всеми накопившимися делами совершенно вымотали и повергли в отчаяние административный персонал лена, и она чувствовала себя немного виноватой. Тем более что все сотрудники, от Говарда Клинкскейлса до последнего клерка, надеялись, что она пробудет дома по крайней мере месяц. Увы, для того чтобы лично вникнуть во все насущные проблемы, не хватило бы и этого срока, и Хонор с сожалением понимала, что до большинства вопросов у нее так и не дошли руки.

К счастью, она знала, что Клинкскейлс – компетентный трудоголик и во многих отношениях справляется с управлением Харрингтоном лучше ее самой. К тому же Конклав землевладельцев, возводя Хонор в сан, признал приоритет ее долга пред Королевским Флотом и согласился с тем, что обязанности офицера Ее Величества будут периодически отрывать нового землевладельца от Грейсона. «Иными словами, – говорила она себе с полуукором-полунасмешкой, – у меня есть подходящий помощник и достаточно весомое оправдание для того, чтобы во имя „долга“ сбежать от повседневных трудов и свалить всю ношу на Говарда.»

Мысленно встряхнувшись, Хонор выглянула в обзорный иллюминатор. Медленно и нежно поглаживая свернувшегося в клубочек на ее коленях Нимица, она следила за тем, как голубое небо за прозрачным бронепластом становилось темно-синим, а потом угольно-черным. Тихое, умиротворяющее урчание кота пронизывало ее насквозь, однако ей ли было не знать, что он вовсе не так расслаблен, как могло показаться со стороны. Подсознательно она ощущала, что кот отслеживает ее эмоции… и не понимает ее. Хонор закрыла глаза и откинулась назад, продолжая чувствовать слабый, но не исчезающий след беспокойства Нимица. В его эмоциональном обращении не было ни жалобы, ни упрека – только смутная тревога, вызванная тем, что Нимиц впервые за все время не смог разобраться в ее чувствах. Во многих случаях он находил людские философские концепции странными или даже извращенными, а притягательность некоторых форм досуга – например, купание – оставалась для него совершенно непостижимой. Однако до сих пор, как бы ни было трудно ему сообразить, почему Хонор испытывает то или иное чувство, само чувство воспринималось им отчетливо.

На сей раз Нимиц пребывал в растерянности, но по здравом размышлении удивляться не стоило: Хонор и сама не знала, что с ней происходит. Точно можно было сказать лишь одно: в присутствии Хэмиша Александера она становилась сама не своя.

При этом он ни разу не сказал и не сделал ничего предосудительного, а ставить ему в вину личные, потаенные мысли было бы просто нелепо. Однако при всей внешней безупречности его поведения Хонор всегда ощущала в его присутствии искру внутреннего восхищения. Сильнее это чувство не разгоралось – во всяком случае граф (о чем Хонор думала чуть ли не с горечью) держал его под строгим контролем, – но огонек присутствовал постоянно. Создавалось впечатление, будто Хэмиш не в состоянии загасить его – и усилием воли не позволяет ему разгореться. Сам он мог и не осознавать этого, но Хонор уже почувствовала их внутренний резонанс, и какая-то часть ее «я» предательски тянулась к тому, что адмирал надежно скрывал даже от себя самого.

Впервые ее связь с Нимицем обернулась не только благословением, но и проклятием, ибо она при всем желаний просто не могла притвориться, будто потаенный внутренний огонь Хэмиша остался незамеченным ею, осознание этого подрывало все ее попытки восстановит самоконтроль. Оглядываясь назад, она вспомнила свои ощущения в первые несколько месяцев после того как обнаружила, что Нимиц способен доносить до ее восприятия эмоции окружающих. Поначалу она пыталась уговорить его так не делать, ибо это казалось ей неправильным. Нечестным. Как будто она подслушивала и подсматривала за людьми, совершенно не подозревавшими, что самые интимные их переживания могут стать чужим достоянием. Но Нимиц так и не понял, что ее смущает, и со временем Хонор сообразила почему: древесные коты, напрямую воспринимавшие эмоции, просто не могли себе представить, какая в этом может быть тайна. Попытаться не ощущать чужие чувства для кота было тем же самым, что попробовать не дышать.

Таким образом, ее попытка остаться эмоционально слепой не увенчалась успехом, а со временем она забыла о своем прежнем смущении. Восприятие чужих эмоций стало для нее таким же привычным, как и для Нимица, и она стала использовать эту способность, чтобы лучше ориентироваться. Ей уже не казалось, будто она за кем-то шпионит, ибо для нее каждый человек представлял собой сложный комплекс переплетающихся и накладывающихся одно на другое обращенных к ней чувств. Хонор могла отодвинуть это восприятие на задворки сознания или постараться не обращать на него внимания, но избавиться от него вовсе было не в ее силах. Как-то ей вспомнилось принадлежащее одному из народов Старой Земли, живших в условиях перенаселения (кажется, японцам), мудрое высказывание относительно наготы: «Наготу часто видят, но на нее редко смотрят». Именно таким образом она научилась справляться с открытостью для нее чужих эмоций и до сих пор справлялась успешно. Но не на сей раз. Удивительный внутренний резонанс, обнаружившийся между нею и Александером, подорвал ее способность «видеть» его чувства, но не «смотреть» на них. Если внешне ей пока удавалось сохранять корректность, как и ему, то внутренне она ощущала себя идущей по натянутому канату, а ее неспособность найти рациональное объяснение собственным чувствам лишь усугубляла это ощущение.

Хонор пыталась убежать от себя. Она сознавала это, равно как и то, что повергает Нимица в растерянность. Возможно, сама ясность, с которой древесные коты воспринимали эмоции, мешала ему разобраться в охватившем ее сумбуре. Коты всегда точно знали, что чувствуют люди, но не то, что они думают. По собственному, обретенному благодаря Нимицу опыту Хонор знала: эмоции могут быть очень яркими и живыми, порой сбивающими с толку, но они редко бывают неоднозначными, ибо представляют собой картины, написанные сочными, но простыми красками. Возможно, именно это делало древесных котов столь прямодушными: в конце концов, внутри своего вида у них просто не было возможности ни скрыть какое-либо чувство, ни попытаться выдать его за другое. С одной стороны, способность глубоко и ясно проникать в душу друг друга одаряла их огромным, не доступным людям богатством, но с другой… это самое богатство словно вымывало тонкие нюансы и косвенные интерпретации, на которые привык полагаться род человеческий. Не имея нужды анализировать чувства, коты не развили в себе такой способности, и Нимиц просто не мог разобраться в том, что не до конца понимала и она сама.