A.D. 999 - Белл Жадриен - Страница 41

— Гластонбери-Тор, — почтительным тоном произнес Элвин. — Через несколько часов будем в аббатстве.

Кеннаг встряхнулась, стараясь избавиться от жутковатого ощущения нереальности происходящего, опутавшего ее подобно мягкой шелковой паутине.

— Хорошо, — нарочито бодро заметила она. — Так хочется поесть горячего.

В доме для гостей гуляли сквозняки, и Кеннаг продрогла до костей. Монахи с явной неохотой предоставили ей корыто с ледяной водой, в котором она кое-как прополоскала одежду. Ничего другого у нее не было, и, выкрутив застывшие тряпки, Кеннаг натянула их и теперь никак не могла согреться. Соскребая грязь с рук и лица, она бормотала под нос проклятия в адрес монахов вообще и гластонберийских братьев в частности.

В аббатство они попали незадолго до заката. Пожилой мужчина, чья работа состояла в том, чтобы переводить паломников через болота, окружавшие холмы Гластонбери, отмахнулся от предложенной платы, завидев монаха, но встал на пути, когда Кеннаг захотела пройти. Она уже успела заметить различия в их статусе в Англии, но здесь они проявлялись еще сильнее. Загнав поглубже злость, Кеннаг приняла скромный вид и чинно уселась на скамью, предоставив проводнику орудовать шестом. Плоскодонка медленно ползла по заросшей тростником речушке, везя их к городу и аббатству.

Несмотря на зимнюю пору, над болотом стелился теплый туман, и Кеннаг, снова и снова обращавшей взор в сторону Тора, казалось, что холм, возвышающийся над серой пеленой, принадлежит какому-то другому миру.

Так и есть, прошептал голос в ее голове.

Вглядываясь в свежую, манящую зелень Тора, напоминавшего своей округлостью материнскую грудь, она старалась различить что-то, но подкрадывающаяся тьма скрывала детали. Кеннаг лишь разобрала, что к большому холму словно прилепились два поменьше. Проводник сказал, что его называют Холм Ключа.

В само аббатство ее не допустили. Вышедший навстречу монах посмотрел на Кеннаг и кивнул на домик для гостей. Элвин, будь он проклят, не произнес ни слова возражения. Он явно воспрял духом, добравшись до первой цели. А почему бы и нет? Это его мир, а ее Гленнсид остался далеко позади.

В домишке по крайней мере нашлись одеяла. Накинув одно на плечи, Кеннаг открыла ветхую деревянную дверь, явно знававшую лучшие дни, и вышла наружу.

Луна посеребрила Тор, и Кеннаг затаила дыхание, впитывая в себя призрачную красоту этого необыкновенного места. Давным-давно на склоне холма были вырублены семь террас, и ей захотелось пройти по ним, почувствовать под ногами землю этого священного уголка.

Оно, это аббатство, с его деревянными и каменными строениями, не было ее священным местом. Ее лежало в полумиле к востоку. И раз уж она здесь, то обязательно поднимется на вершину.

В стороне послышались шаги.

— Госпожа? — произнес раскатистый мужской голос.

Кеннаг едва не фыркнула — откуда такая уважительность после оказанного приема? — но все же постаралась сохранить достоинство. Удивление ее только усилилось, когда она увидела послушника, назначенного ей в услужение.

Это был высокий, внушительный мужчина, далеко не мальчик. Если судить по осанке, он никак не напоминал нижайшего из служителей Бога и скорее казался воином, готовым к битве. Своим ростом и мощным сложением незнакомец производил сильное впечатление, ослабить которое не могло даже грубое шерстяное одеяние неопределенного бурого цвета.

— Надеюсь, я вас не потревожил. Принес поесть.

Голос был резкий и глубокий, под стать всему остальному. Пожалуй, если бы Кеннаг увидела его у себя в деревне, то приняла бы за обитателя Лохланнаха.

— Я проголодалась. Благодарю тебя, брат…

— Не брат. Пока еще только послушник. Мое имя Кабал.

— А тебе не надо быть на повечерии?

— Нет.

Подойдя ближе, Кеннаг увидела, что тонзуры у него действительно нет. Кабал подал ей корзину с едой и слегка поклонился, не выказывая ни малейшего смущения, которое, похоже, испытывали в ее присутствии другие монахи.

— Ты не так юн, как большинство послушников, — рискнула заметить она.

Наградой за риск стал громкий, добродушный смех.

— Нет, госпожа, я уже не молод. Вся моя жизнь прошла вне стен аббатства. Но люди меняются, и моя дорога привела меня сюда, в Гластонбери.

— Наверное, многое здесь непривычно для новичка.

— Очень многое, госпожа, — серьезно ответил Кабал. — Я знал сталь, кровь и боль. Теперь я знаю звон колоколов, голоса, возносящие молитву, удовольствие от самой простой работы, сделанной от души. Я пришел из мира плоти и обитаю теперь в мире духа.

Что-то в его тоне заставило Кеннаг поежиться. Нет, не прозвучавшее в голосе Кабала очевидное почтение, не лирика выбранных им слов. Он не принадлежал к эльфам, в этом она не сомневалась. Такой же человек, как и она. И все же в Кабале ощущалось что-то особенное, и, еще не поняв, что делает, Кеннаг протянула руку и коснулась его небритой щеки.

Она ожидала, что он отшатнется словно от укуса злобной пчелы, но Кабал лишь поднял свою тяжелую лапу и осторожно убрал ее руку.

— Аббат Сигегар говорит, что вы можете посетить, если захотите, утреннюю службу. А после заутрени он желает поговорить с вами и братом Элвином о вашем поручении.

Ее поручении. Она считала его своим. А вот это место, каким бы добрым и неожиданно просветленным ни казался послушник, было чужим.

— Передайте аббату, что я буду на службе, как он того и желает, — сказала Кеннаг.

Послушник еще раз поклонился, повернувшись к Тору, и исчез в темноте, словно надел на себя плащ, сделавший его невидимым. Некоторое время до нее еще доносились тяжелые шаги, потом и они стихли.

Пища в корзине оказалась не горячей, как Кеннаг надеялась, но теперь это уже почему-то не огорчило ее. Как будто голод отступил под чарующим видом Тора. Кеннаг закуталась в одеяло, села на холодную, мокрую траву и даже не притронулась к хлебу и сушеным фруктам.

В аббатстве Гластонбери было около семидесяти монахов, и их голоса, объединенные песнопением, заполняли обширное пространство каменной церкви. Скромные уверения аббата Сигегара, настаивавшего на том, что Гластонбери далеко не богатое аббатство, не рассеяли сомнений Элвина. Это был самый древний дом Бога на острове. Его история уходила корнями в далекое, туманное прошлое, минуя доброго короля Ина, пожертвовавшего в восьмом веке двенадцать наделов, на которых стояла церковь, вплоть до скрытых во тьме времен апостолов, Иосифа Аримафейского и даже самого Иисуса.

В это время года паломников было мало, но уже в ближайшие недели население городка могло увеличиться втрое. К Рождеству в сем благословенном месте соберется около десяти тысяч душ. Открыв рот, чтобы вознести хвалу Господу вместе с братьями, которых он только что встретил, Элвин вспомнил холодное лицо Анджело и содрогнулся. Служители церкви считали последним днем года 25 декабря, день рождения Христа, но простой народ по-прежнему цеплялся за римскую традицию заканчивать год 31 декабря. У Элвина были все основания считать, что и 25-го и 31-го церковь заполнят запуганные люди, ищущие в преддверии Конца Света убежища в святом месте.

Его голос слегка дрогнул, но Элвин продолжал петь, сосредотачивая все свои силы на самом благом звуке из всех по эту сторону Небес: звуке, издаваемом человеком, восхваляющим Бога в святом доме. Горящие свечи и масло разогнали тени и прохладу, но тепло, гревшее Элвина, не имело никакого отношения к рукотворным источникам.

Едва увидев аббатство, его крепкую сторожку, аккуратные деревянные постройки и квадратную просторную церковь, он будто прирос к нему душой. Какое ему дело до ведьм и призраков, говорящих котов и ослов, запутанных комбинаций политиков и королей? Его удел — монастырская келья, мягкий шорох обутых в сандалии ног, ступающих по каменным коридорам, соединенные в песне голоса мужчин, славящие Бога, неспешная работа с пергаментом, пером и чернилами. Вот бы остаться здесь. Но это невозможно. «Здесь», Гластонбери, сама Англия сохранятся только в том случае, если он — и ведьма — исполнят свой долг.