Книга Дины - Вассму Хербьёрг - Страница 55

Дина хлопнула Андерса по плечу и добродушно бросила:

— Ну и хитрец же ты, Андерс! Поставим на карбасе дом!

Взгляды их встретились. Андерс убрал чертежи и сел. Он добился своего.

Я Дина. У Евы с Адамом было два сына. Каин и Авель. Один убил другого. Из зависти.

Андерс никого не убьет. Но именно его мне хотелось бы сохранить.

Присутствие Нильса за столом и его постоянные обращения к Жуковскому злили Дину, как муха, попавшая в тарелку. Она следила за ним со своей обычной усмешкой, а потом требовательно обращала на себя внимание Андерса и Жуковского.

Стине тоже всегда была настороже в присутствии Нильса. Иногда она тихо и строго делала замечания детям. Она воспитывала своих щенят доброй, но твердой рукой. Вопреки всем обычаям дети в Рейнснесе ели за общим столом со взрослыми. Поев, они могли тут же выйти из-за стола. Уложить их спать было трудно. Но к розгам в Рейнснесе не прибегали. Так постановила Дина. Тот, кто умел сдержать необъезженную лошадь, только показав ей кнут, мог одним взглядом успокоить и двух расшалившихся детей.

Стине не всегда была с ней согласна, но помалкивала. Если случалось, что она таскала Вениамина за вихор, это оставалось между ними.

Вениамин мирился с наказаниями Стине, потому что она всегда была справедлива. Кроме того, когда Стине волновалась, от нее начинало пахнуть чем-то особенным. Этот запах Вениамин помнил и любил с младенчества.

Он не спорил, когда она наказывала его, как не спорят с погодой и временами года. И не таил на нее зла — поплачет немного и забудет.

А вот Ханна была другая. Ей всегда нужно было объяснить, в чем она виновата. Иначе наказание вызывало лавину криков и мести. И утешить ее тогда мог только Вениамин.

В тот день, когда ленсман с сыновьями приехал в Рейнснес перед Рождеством, Вениамин особенно расшалился за столом.

— Нехорошо, что оба ребенка в Рейнснесе растут без твердой отцовской руки, — проворчал ленсман.

Стине залилась краской и опустила голову. Нильс уставился на стену, словно увидел там редкое насекомое.

Но Дина засмеялась и отправила Вениамина и Ханну доедать на кухню к Олине.

Они взяли свои тарелки и весело покинули столовую, не испытывая при этом никакого стыда.

— Моего отца тоже не очень волновало, как я росла в детстве, — заметила Дина.

Ленсману как будто плюнули в лицо табачной жвачкой.

Матушка Карен в отчаянии переводила взгляд с одного на другого. Но молчала. Дина подлила масла в огонь:

— Я тоже росла без твердой отцовской руки, когда меня отдали арендатору в Хелле. А вот теперь я — хозяйка Рейнснеса!

Ленсман хотел вскочить. Но Дагни схватила его за руку. Еще дома она предупредила его, что, если в Рейнснесе он поссорится с Диной, ноги ее там больше не будет. Мстительные слова Дины в ответ на замечание ленсмана обидели Дагни. Собственно, только она и чувствовала себя униженной. Ленсман был толстокож и нечувствителен к подобным уколам, как морж в брачный период.

Он сдержался и обратил все в шутку. И тут же завел разговор о доме, который Андерс хотел поставить на карбасе.

Глаза Жуковского как коршуны парили над обедающими.

Дерзкий упрек Дины и то, что за ним крылось, вогнали всех в столбняк.

Стине не поднимала головы, через полчаса она вышла из столовой.

В тот вечер сидели недолго. Гости рано разошлись спать, а наутро ленсман с семьей уехал домой.

Матушка Карен пыталась загладить неловкость. Она надарила всем подарков и поговорила с Дагни на прощание.

Дина позволила себе проспать их отъезд. Она крикнула «до свидания!» из окна залы, когда они уже спускались к берегу.

— Счастливого Рождества! — как ни в чем не бывало крикнула она и помахала рукой.

Перед Рождеством ритм дня постепенно менялся, начиная с непроглядной утренней тьмы и до вечернего тусклого мерцания над снежным настом. Дневная спешка медленно уступала место тяжелому вечернему покою. Даже животные подчинялись этому ритму, хотя почти не видели дневного света.

По вечерам в зале пела виолончель господина Лорка. Обычно в зимнее время в гостиную по будням выдавалось шесть свечей. Одновременно горели две. Да еще четыре большие лампы.

Пахло зеленым мылом, сдобой, березовыми дровами и копченьями. Нанятая стряпуха помогала Олине печь к Рождеству, благодатный аромат заполнял кухню и буфетную. Однако была работа, которую Олине не доверяла никому. Например, приготовление слоеного теста. Обсыпанными мукой руками она колдовала над ним на большом столе в сенях. Дверь была открыта навстречу ледяному декабрьскому вечеру. В тулупе, с подвязанными волосами, Олине была похожа на большого копошащегося зверя. На бледном лице постепенно проступал румянец.

Блинчики были сложены в деревянные короба на чердаке лодочного сарая. Печенье хранилось в большом чулане. Мясные рулеты стояли под гнетом в погребе. Целый день из поварни доносился стук ножей, которыми рубили мясо для колбасы. Олине собственноручно проверяла готовность фарша. Красный домашний сыр выдерживался в настое корицы, прикрытый полотняными полотенцами. Свежий хлеб был сложен в деревянные лари и жестяные коробки, его должно было хватить и на Лофотены.

В Рейнснесе было много комнат и закоулков. Если бы Дина хотела, она нашла бы место, где они с Жуковским остались бы наедине. Но и дверей здесь тоже было много. И все они открывались без стука. Поэтому Жуковский принадлежал всем.

Пароход ждали не раньше Рождества. А может, и после Нового года.

Жуковский беседовал с Юханом о религии и политике. А с матушкой Карен — о литературе и мифологии. Он пересмотрел все ее книги. Но признался, что предпочитает читать по-русски и по-немецки.

Вскоре все начали звать его господином Лео. Служанке, которая по утрам топила у него печку, он подарил несколько монет. Но никто не знал, откуда он и куда направляется. Если его спрашивали об этом, он отвечал охотно, однако не уточняя ни названий, ни дат.

В Рейнснесе привыкли к приезжим, и это никого не беспокоило. К тому же люди научились истолковывать все сведения о русском в зависимости от своих способностей и интересов.

Дина поняла, что Жуковский, должно быть, недавно побывал в России, — в его саквояже сверху лежали русские книги. Несколько раз она заходила к нему в комнату, когда знала, что он ушел в лавку. Принюхивалась к тому, как пахнут его вещи. Табак, кожаный саквояж, куртка.

Смотрела книги. Кое-что в них было слабо подчеркнуто, но записей на полях, как Юхан, он не делал.

Вскоре после приезда Жуковского Андерс спросил у него, когда он в последний раз был в Бергене.

— Летом, — коротко ответил Жуковский.

И начал расхваливать шхуну «Матушка Карен», которая стояла у причала и ждала, когда ее оснастят, чтобы идти на Лофотены.

— Лучше нурландских судов я не видел нигде, — сказал Жуковский.

У Андерса заблестели глаза, как будто это он приобрел «Матушку Карен» и заплатил за нее.

По вечерам Жуковский пел и плясал, сбросив пиджак, а иногда и жилет. Его звучный, низкий голос разносился по всему дому. Из кухни и из людской собирались люди, чтобы послушать его. Двери были распахнуты, люди, пришедшие из темноты, жмурились от света, их глаза блестели от тепла и пения.

Дина на слух подбирала мелодии и аккомпанировала Жуковскому на пианино.

Виолончель Лорка никогда не приносили вниз. Дина считала, что ей вредны перемены.

Вечером в сочельник небо стало молочно-белым от снега. Погода переменилась — началась оттепель. Гостям, которых ждали в Рейнснесе на Рождество, она не сулила добра. Санный путь мог сделаться непроезжим меньше чем за сутки, а на море уже началось волнение. Дул ветер со снегом. И никто не знал, стихнет он или наберет силу.