Книга Дины - Вассму Хербьёрг - Страница 30

Было сделано все, чтобы спасти отца, писала она. И все-таки Бог призвал его к Себе. Может, Господь в Своей неизреченной милости понял, что для Иакова было бы невыносимо остаться одноногим калекой… Господь в Своей мудрости понял, что не по Иакову такая жизнь…

Когда письмо с печальным известием было отправлено, матушка Карен с трудом поднялась на второй этаж и постучалась к Дине.

Дина стояла посреди комнаты.

Она уже хотела отойти к окну и повернуться спиной, но матушка Карен мягко сказала:

— Ты все ходишь и ходишь по зале, а ведь от этого ничего не изменится.

Может, на Дину произвели впечатление белые дрожавшие ноздри матушки Карен. А может, ее беспокойные пальцы, которые в отчаянии теребили бахрому шали. Так или иначе, но Дина вышла из своей оболочки и неожиданно проявила внимание.

— Жизнь продолжается, милая Дина. Тебе надо спуститься вниз, взять дело в свои руки. И…

Дина жестом пригласила матушку Карен сесть за овальный стол, что стоял посреди комнаты. Он был накрыт золотистой плюшевой скатертью, отделанной по краю кистями, которые шевелились от сквозняка, тянувшего в открытую дверь.

Хрупкое тело матушки Карен тяжело опустилось на стул с овальной спинкой.

Этот стол и четыре стула к нему были привезены из Бергена в первый год, что матушка Карен жила в Рейнснесе. Она сама следила, чтобы дорогую мебель осторожно доставили на берег.

И вдруг старая женщина обо всем забыла. Словно она поднялась к Дине не потому, что уже не могла выносить одиночества и огорчения.

Она не сводила глаз с изогнутых ножек стола. Точно перед ней было что-то диковинное. Потом медленно, без всякого вступления начала рассказывать историю этой мебели.

Дина прошла через комнату, закрыла дверь в коридор. И, взяв грифель и доску, села рядом с матушкой Карен. Сперва она, словно щитом, прикрывалась своей усмешкой. Потом усмешка исчезла. Дина слушала. Как будто всю жизнь хотела услышать именно эту историю.

Матушка Карен рассказывала о светлой мебели с изысканной обивкой на стульях. Иакову казалось, будто эти стулья похожи на женское тело с изящной талией и пышными бедрами.

Палец матушки Карен скользнул в небольшое отверстие в верхней части спинки. Оно было вырезано в форме сердца. Старая прозрачная рука погладила скатерть на столе и грустно задержалась на пятне, прожженном сигарой.

— Это память о тяжелых днях. Иаков очень страдал, когда остался вдовцом, — вздохнула она.

Без всякого перехода она стала рассказывать о своей сказочной жизни с отцом Иакова. О годах, прожитых в Париже и Бремене. О бесконечных плаваниях с горячо любимым мужем.

В конце концов она оказалась в Трондхейме и ждала его возвращения из Копенгагена. Но не дождалась.

Его судно потерпело крушение на юге Норвегии. Двенадцатилетний Иаков остался сиротой. Он заявил, что начнет плавать, как только вырастет.

Но больше всего матушка Карен рассказывала о полированных столах в больших праздничных залах. О зеркалах-рококо и знаменитых книжных шкафах. О многоярусных сундуках с потайным дном. Она говорила бессвязно и монотонно.

И постоянно возвращалась к той мебели, что привезла с собой в Рейнснес.

Эти стулья были обтянуты плюшем к свадьбе Дины и Иакова.

По распоряжению Иакова их перенесли из гостиной сюда, в залу. Чтобы Дина могла сидеть посреди комнаты и в хорошую погоду любоваться фьордом. Ему хотелось, чтобы она всегда и отовсюду видела прекрасные берега Рейнснеса.

Дина слушала, не меняя выражения лица. Часы в большой гостиной внизу пробили три раза. Матушка Карен очнулась. Она нежно посмотрела на Дину, очевидно уже забыв о рассказанных только что историях. Одиночество и заботы о будущем опять навалились на нее.

— Ты должна заняться чем-нибудь полезным, милая Дина! Нельзя только ходить по зале день и ночь. Усадьба требует забот. Люди не знают, что им делать. Время идет…

Дина подняла глаза на потолочные балки. Казалось, будто кто-то начал рисовать улыбку на ее лице, но бросил, потому что она не получилась.

«Почему я должна этим заниматься?» — написала Дина на черной доске.

Матушка Карен растерялась:

— Но ведь все это принадлежит тебе! — В глазах у нее было отчаяние.

«Где это записано?» — написала Дина.

Пальцы, державшие грифель, побелели.

Однажды после полудня Дина надела штаны для верховой езды. Как девчонка, съехала по перилам лестницы. Никем не замеченная, вошла в конюшню.

Опустив голову, Вороной прислушивался к ее шагам. Как только она вошла в стойло, он вскинул голову и начал перебирать ногами, потом губами схватил Дину за плечо и добродушно обнажил большие зубы.

Конь и женщина. Через минуту они были уже единым целым.

Их заметили не сразу. Они вылетели на дорогу, идущую вдоль берега, и скрылись за морскими пакгаузами и холмами.

Те же, кто успел их заметить, всплеснули руками. Уж не почудилось ли им? Неужели Дина и впрямь вышла из дому? Неужели это она промчалась сейчас на Вороном?

Сперва их охватила надежда. Потом тревога. Ведь они уже привыкли, что Дина не выходит из залы.

Фому тут же нарядили следить за ней. Он оседлал лошадь быстрее, чем когда бы то ни было. На его счастье, Дина уехала не в горы. Она скакала по черному берегу. Фома догнал ее, но приближаться не хотел. Не предостерег ее, когда она пустила Вороного в галоп. Это было бы ошибкой. Он держался на изрядном расстоянии.

Так они и скакали, словно гонимые собственной тенью.

Наконец Дине это наскучило. Вороной был весь в мыле. У конюшни она осадила его так резко, что из-под копыт у него взметнулись комья льда. Один угодил Фоме в ногу, он вскрикнул.

Не говоря ни слова, он поставил лошадей в конюшню. Обтер их, принес воды, бросил сена.

Некоторое время Дина наблюдала за его работой. Из-за этого руки его двигались как деревянные.

Ее глаза скользили по его узким бедрам. Сильным рукам. Рыжим нестриженым волосам. Большому рту.

Наконец она встретила его взгляд. Один глаз голубой, другой — карий. Обеими руками Дина подняла над головой волосы. Опустила. Волосы рассыпались по плечам. Потом она повернулась и быстро вышла из конюшни.

Хозяин постоялого двора, шкипер Иаков Грёнэльв написал что-то вроде завещания. Он не рассчитывал, что оно понадобится так скоро, и поэтому не заверил его гербовой печатью и подписями свидетелей. И не оставил у нотариуса копии.

Но он говорил ленсману об этом документе. Потому что тот был не только его тестем, но и другом, и товарищем по охоте.

Мысль о том, что в Рейнснесе лежит какое-то завещание, пусть даже и не заверенное, тревожила ленсмана. Ведь у Иакова был один родной сын и двое приемных.

Конечно, Дина ему дочь, но прежде всего он — ленсман. И его долг состоит в том, чтобы все делалось по закону.

Когда непогода улеглась, ленсман отправился в Рейнснес. Он хотел поговорить с Диной наедине. О Последней воле Иакова, которая хранится где-то здесь. Скорее всего в его конторе.

Дина слушала ленсмана с непроницаемым лицом. Она ничего не знала о Последней воле Иакова и не видела никакого документа. Они с Иаковом не говорили о таких вещах, написала она грифелем на черной доске.

Ленсман кивнул, он считал, что действовать надо быстро. Следует достичь согласия со всеми сторонами. Прежде чем будет принято какое-нибудь другое решение. Иначе вспыхнет вражда. Он достаточно навидался такого за свою жизнь.

Когда ленсман уехал, Дина пришла в контору. Ее приход обескуражил Нильса. Он сидел за дубовым письменным столом. Выражение губ свидетельствовало об удивлении и неприязни. По его лицу с темными клочками бороды и торчащими усами можно было читать как по книге.

Дина остановилась перед столом и долго смотрела на Нильса. Он даже не шевельнулся, чтобы помочь ей. Тогда она написала на грифельной доске, что ей нужны ключи от большого сейфа.