Сервис с летальным исходом - Васина Нина Степановна - Страница 10

— Все поешь? Молодец. Было приятно ехать! — таксист протянул конверт, а потом — от души — большую шершавую ладонь. Слегка пожав мои холодные безвольные пальцы, он зацепился глазами за яркие ногти, после чего попытался заглянуть повнимательней мне в лицо. Я только что натянула перед выходом из машины валенки, поэтому сразу же наклонилась, изображая их тщательный осмотр на предмет неожиданных повреждений, стараясь при этом рассмотреть большой дом из серого камня за оградой.

— А ты откуда столько песен знаешь? — таксист решил шаркнуть ножкой на прощание.

— Было дело, подрабатывала ночным диск-жокеем на радио “Ностальжи”. У меня получается очень томный голос через микрофон. Если постараться, — добавила я.

Попросить его подождать? Или не стоит?.. Ждет ли меня хозяйка чемоданчика в этом странном доме, или здесь живут люди, которые о ней никогда не слышали?..

Таксист очень резво развернулся и удрал.

Ну и ладно, черт с тобой. Какая разница, в конце концов… Если в доме никого не окажется, можно будет дождаться полной темноты и изобразить нападение на охранника у ворот. Надеюсь, он попадет мне в сердце с двух метров из пистолета в кобуре на поясе.

Следователь Поспелов клевал носом на собрании по “упорядочению статистических данных в криминалистике”. Для этого самого упорядочения, как он понял, следовало “применить меры к принудительному обучению оперативного состава основам программирования и правильного пользования компьютерами”, которых в следственном управлении имелось целых два и на которых половина оперативного состава уже вполне сносно играла в игры. Поспелову позвонили, он вышел в коридор и внимательно выслушал сообщение. После чего отправился на поиски оперуполномоченного Пети и, как только обнаружил его в архиве, роющегося в пыльных папках, сразу же сообщил, что он, Поспелов, проиграл пари. Как ему только что доложил оперативник, объект, который он сопровождал, и не подумал садиться в электричку, а, напротив, воспользовавшись деньгами иностранного производства из чемоданчика, нанял такси (номер и маршрут указаны) и отправился по тому самому адресу, который и был указан на конверте из потайного отделения. Таксист в данный момент дает показания.

— Будем брать! — загорелся Петя. — А как она невинно потрогала этот кружок, а? Будто первый раз видела. Нужно брать!

— Кого брать, родимый, кого?! За что? Я послал человека осмотреть дом снаружи, собери пока по проживающим все данные.

— Так ведь собираю второй час! — показал Петя на папки.

— Почему — в архиве? — удивился Поспелов.

— Потому что Сидоркина МЛ. привлекалась лет восемь назад, вот почему! А у нас тут — бардак, ничего не найти!

— А на компьютере пробовал? Говорят, еще год назад весь архив был переведен в компьютер, говорят даже, можно нажать две кнопки, пустить поиск по имени и за десять секунд получить всю имеющуюся информацию. Вот так.

— Кузьма Ильич! — вскочил Петя. — А давайте вы по кнопочкам, а я пока быстренько этот дом обшмонаю, а?

— Слова ты какие странные говоришь, Петя. “Обшмонаю”… У меня есть слабая надежда, что за час я уговорю помощника прокурора дать разрешение на прослушивание, понимаешь? Очень слабая. Потому что этот самый Сидоркин, оказывается, поет тенором, вот неприятность, и хорошо поет! И, как человек вполне известный, может впоследствии причинить нам массу неудобств своим возмущением. А ты — “обшмонаю”!.. Скажи лучше, почему ты ей не поверил?

— Не знаю… Я как увидел ее в ватнике, в валенках, мне стало не по себе. Уж очень лихо она все это на себя натянула, нормальная ухоженная женщина такое бы не надела, и потом… Для молодой женщины она слишком невозмутимая, она уж чересчур спокойная!

— А я принял эту невозмутимость за шоковое состояние самоубийцы. Ты, Петя, пробовал когда-нибудь кончать с собой?

— Ну Кузьма Ильич, честное слово, вы еще спросите, не рожал ли я?!

— Вот! Кстати о родах. У нашей утопленницы полное алиби получается на день пропажи Успендрикова.

— А помните, Успендриков писал в докладной, что учительница пения была беременна? А вдруг это ее способы маскировки, а? Беременную женщину кто испугается?! А справку из родильного можно купить, а…

— А штаны тебе молоком облить из заправленного в грудь баллончика, да? — вздыхает Поспелов.

— Ладно, — сдался Петя, — молоко — это сильно у нее получилось, что и говорить…

ЗАПАДНЯ

Ворота заперты. Минут пятнадцать давлю на кнопку звонка.

Тишина.

Снимаю валенки, перебрасываю их через ограду. Попытка подбросить к валенкам снятую телогрейку не удалась: телогрейка повисла расплющенным привидением на верхних зубцах ограды, но металлический чемоданчик приземлился на газоне вполне удачно.

Лезу на решетку ограды и пою: “…ночь тиха, пустыня внемлет богу и звезда… и звезда!”

Черт, зацепилась!..

“…и звезда с звездою говори-и-ит”.

Сидя наверху, снимаю застрявшую телогрейку и бросаю ее вниз. Мягкое приземление обеспечено. Прыгаю и вспоминаю, что делаю это сегодня уже второй раз. Сейчас я закрою глаза, глубоко вдохну и войду в воду, и вода оглушит гулом, изменит время, сделав его тягучим и бесконечным, с ледяным привкусом тины…

Падаю на телогрейку и некоторое время лежу, уставившись в темное небо. На дороге слышен шум машины, я придаю телу расслабленную невозмутимость намеренного отдыха — закидываю ногу на ногу, а под голову подкладываю ладони. Достаточно убедительно? Если не считать мокрых подтеков молока на груди, все у меня отлично, и газончик ничего себе, и валенки валяются достойно — в куче с чемоданчиком.

Автомобиль почти проехал, потом резко затормозил и подал назад.

Я услышала это по звуку, подхватилась, сгребла в охапку телогрейку и понеслась к дому. Забежав за выступ, обнаружила, что в этом месте — сбоку дома-в ограде имеется калитка, до того приличная, что даже приоткрыта слегка. На всякий случай захлопываю ее — легкий надежный щелчок хорошо смазанного замка, осматриваюсь и слышу слабый детский плач.

Нет, этот номер не пройдет.

Бегу к валенкам на газоне, обуваюсь, осматриваю пустую дорогу, забираю чемоданчик и обхожу дом, обнаружив три входа. Я не трогаю двери, не заглядываю в окна, я думаю. Детский плач лучше всего слышен в том крыле, который ближе к калитке.

Если я поддамся плачу и войду в этот дом, то все оставшееся время собственного осязания буду кормить ребенка — маленького мальчика. Он никогда не вырастет, я никогда не постарею, я буду кормить его каждые три часа, превратившись наконец в сосуд с кроваво-молочной смесью — тоже ничего себе вариант ада.

Если я не войду в этот дом, то обречена ходить вокруг него кругами, наматывая на пряжу вечности свою ниточку следов, а молоко будет течь по животу и капать, капать… Я присоединюсь к молчаливой бесконечной веренице женщин, потерявших ребенка, но не решившихся войти в дом и заливающих своим молоком газон — ночью он превращается в небо для живых, — и тогда молочная дорожка видна лучше всего, она и называется Млечным Путем — грустная надежда живых, что плаксы в доме вырастут сами по себе и пойдут их искать по этому Пути…

Первая же дверь, которую я толкнула, оказалась открытой.

Так и должно быть… Посмотрим… вход на кухню. Я оглядела большое, хорошо обустроенное помещение со стойкой посередине, над которой висела лампа на растягивающейся пружине, с металлическим абажуром в дырках — лампа была низко спущена и горела.

На стойке рядом с давно оплывшей свечой стояли два бокала, миска с салатом и три совершенно черных банана — вот откуда этот приторный запах разложения. Хотя… Пахнет еще чем-то отвратительным, искусственным и страшным, да мне-то что!..

Сквозь стекло микроволновки беспомощно топорщится зажаренная куриная гузка, а у раковины стоит откупоренная бутылка вина и валяется штопор с накрученной пробкой.

Когда я ела в последний раз? Я пила чай у следователя, а вот еда… Прислушиваюсь к себе и понимаю, что есть совершенно не хочется, что вся еда, которая мне теперь встретится, тоже будет умершей, с запахом разложения и давно откупоренного, но так и не пригубленного прокисшего счастья.