Правило крысолова - Васина Нина Степановна - Страница 30

Лом молча встал, снял куртку и поплелся в комнату. Я пошла ставить чайник. Осмотрела холодильник. Надо, надо что-то съесть… В этот момент я услыхала странное постанывание из комнаты и покрылась холодным потом. Не помню, как пробежала коридор, помню только, что я не смогла остановиться в дверях комнаты и набросилась на Лома, поедающего мои пирожки, с разбега. Мы свалились на пол (Лом сидел на подлокотнике кресла, держа в руках по пирожку), он тут же поперхнулся, а я, чуть не плача от отчаяния, пыталась одновременно постучать его по спине и выковырнуть изо его рта уже изрядно пережеванное тесто с апельсинами… маринованными персиками… лимоном и взбитыми белками!..

– Ты что?! Совсем ахинела?! – возмущенно просипел Лом, когда отполз от меня на безопасное расстояние и откашлялся.

– Извини, пожалуйста, милый Лом, прости меня, я только хотела сказать, что эти пирожки не надо есть. Они… они холодные, и вообще… У тебя кровь на подбородке.

– Не подходи! – Лом забился в угол. – Ты порвала мне губу. Знаешь, что я думаю?

– Лом, извини…

– Я думаю, что ты ко мне неравнодушна!

– Я только хотела отнять пирожки!

– А зачем ты засовывала мне пальцы в рот, а? Ахинея, я тебя очень люблю, ты мне самый близкий друг, но придется разбить тебе сердце.

– Как это? – ничего не понимаю я, осторожно и медленно, как дикому раненому зверю, протягивая Лому салфетку.

– Короче, я пока еще не могу определиться со своей сексуальной ориентацией, понимаешь?

Я сажусь на пол и смотрю на толстого потного Лома с окровавленным ртом.

– Ладно, не надо меня щадить. – Опустив голову в колени, совершенно натурально я всхлипываю. Заплакать мне сейчас ничего не стоит, удивительно даже, что до сих пор я не свихнулась.

– Ну, в общем, у меня есть друг, который… который меня в этом отношении устраивает. – Жалостливый Лом решается, подползает ко мне и осторожно гладит по плечу. – Так что…

Кусая губы, чтобы не рассмеяться, осторожно поднимаю голову и смотрю в близкие глаза в желтых ресницах.

– Ты меня больше не боишься?

– Нет. – Он подвигается поближе. – Я вас хотел познакомить, да он стесняется.

– Сердишься?

– Да что ты, я сам виноват, надо было давно тебе сказать…

– Тогда пошли в кухню, там есть аптечка. Заклею тебе угол рта.

Пошатываясь и нежно поддерживая друг друга, плетемся в кухню.

– У тебя не отвечает телефон. Я приходил и вчера, и позавчера, а сегодня, когда увидел, как этот твой… любовник выбежал из подъезда, почувствовал неладное. Понимаешь, он выбегает, весь красный, что-то бормочет сам себе и еще машину пнул ногой.

– Машину? Свою новую машину, возлюбленную понедельников, вторников и четвергов? Не может быть! – Я намазываю паштетом гренки из тостера и подсовываю взволнованному Лому.

– Да, свою машину, и так сердито пнул, туфлей в дверцу, потом запрыгал на одной ноге. Я испугался. Я подумал, что с тобой что-то случилось. Постучу, думаю, минут десять, и пойду за слесарем…

– Сколько ты съел пирожков? – перебиваю я Лома, и он застывает с откушенным бутербродом у плохо теперь раскрывающегося рта.

– Ахинея, если ты опять…

– Сколько?!

– Два… с половиной. Половину третьего ты, наверное, выковыряла.

– Ну как можно за полминуты проглотить три пирожка! – завожусь я. – Это вообще вредно для здоровья – так заглатывать пищу!

– У тебя очень вкусные пирожки, чего ты вообще прицепилась? Не подумай, что провоцирую, но у тебя это нервное явление, – Лом показывает на пластырь у рта, – или личностный психоз на фоне неразделенной привязанности? Я к тому, что те два, которые теперь валяются на полу, их-то можно доесть?

Чтобы опять не сорваться, мне приходится пройти в комнату, делая по дороге глубокие вдохи и выдохи, включить телефон, поправить покрывало на кровати, подобрать с пола два раздавленных пирожка и запрятать их вместе с остальными на блюде в шкаф под чистое белье.

– Зачем ты пришел? – кричу я, вытаскивая пылесос.

– Да просто работу предложили, хотел посоветоваться. – Он появляется в дверях, осматривает журнальный столик, не обнаруживает блюдо и тяжело вздыхает. – Понимаешь, одна охранная фирма хочет снять ролик про себя, ну и…

– У нас что, такое плохое положение с финансами? – Я говорю «у нас», потому что Лом заведует небольшим совместным фондом, куда мы скидываем часть заработанных денег на непредвиденные нужды, например на покупку новой техники или ремонт поврежденной. – Почему это ты собрался снимать охранное агентство? Подожди, дай угадаю… Служебные собаки?

– Нет, – мнется Лом, – не собаки.

– Ладно. – Меня вдруг посетила одна идея. – Это хорошая фирма?

– Не знаю. Что такое в наше время – хорошая частная охранная фирма? Если ты интересуешься уровнем их подготовки, то наверняка туда пришли голодные военные или уволенные в запас фээсбэшники, а если…

– Они охраняют сейфы?

– Сейфы? Понятия не имею. А у тебя есть сейф, который нужно охранять?

– Поехали немедленно в эту фирму, поговорим, познакомимся с коллективом.

– Ахинея, подожди, ты еще не знаешь, кого нужно снимать…

– Да мне все равно кого! Хоть бешеную гориллу! Мне нужна срочная консультация, понимаешь! Срочная!

– Как скажешь, но запомни, я тебя предупреждал…

– Лом! – Я скидываю халат, и, пока смущенный Лом топчется в дверях, отворачиваясь, одеваюсь и успеваю вытащить с полки и забросить в пакет парочку пирожков. – Пожалуйста, хватит уже меня сегодня предупреждать, утешать, пугать и разбивать мое несчастное сердце! Хватит!

Пять! Я иду искать…

Мы звоним в металлическую дверь без единой таблички, раздается приглушенный щелчок, тяжеленная дверь открывается, а потом бесшумно ползет за нами, отрезая свет улицы, до следующего приглушенного щелчка – закрылась. В полутемном коридоре отчетливо вырезан в сумраке стол, горящая зеленым светом лампа на нем и плечистая фигура дежурного. Нам предлагают подойти и предъявить документы.

Я не хочу предъявлять документы. Лом просит дежурного позвонить по телефону на карточке. На кармане черной форменной рубашки дежурного эмблема золотом – два перекрещенных ключа, по величине, вероятно, еще те, от заветной дверцы Буратино, и надпись полукругом: «Секрет».

После звонка нам предлагают подняться на лифте на второй этаж. Я не хочу ехать на второй этаж на лифте, меня почему-то это настораживает, но следующий охранник – у лифта – объясняет, что больше никак на второй этаж не попасть. В зеркале огромной кабинки отражается моя раздраженная физиономия, озадаченная физиономия Лома и лицо кавказской национальности с бесстрастным спокойствием непроницаемо черных глаз – третий охранник, он нажимает кнопки.

Когда двери лифта открылись, в лицо ударил яркий свет невидимых ламп, и я застыла, пораженная. Лом, пытающийся осторожно вытолкнуть меня из кабинки, заметил, что я смотрю на большой глянцевый плакат на стене, присвистнул и тоже застрял в дверях. Охранник, не понимающий, почему мы остановились, грубо оттолкнул в сторону обоих, согнувшись, вышел из лифта с оружием наготове и сделал несколько резких поворотов вокруг себя. Не обнаружив реальной угрозы и ничего, что с его точки зрения может вызвать такое выражение на лицах нормальных людей, он вытащил нас из лифта одного за другим за руки. Лифт уехал, а мы, как заторможенные, не могли оторвать взглядов от плаката.

– Как такое может быть? – Я ткнула пальцем в плакат.

– Сам не знаю, – пожал плечами Лом и отвел глаза.

На плакате лихая девица, с растрепанными прямыми волосами цвета старой пакли, в тяжелых горных ботинках, в пышной юбке с кружевами на подкладках, была выхвачена из жизни в момент кругового прыжка. Одной ногой она уже прикоснулась к желтой крыше автомобиля, другая была еще в воздухе. Покрасневшие обветренные скулы, приоткрытый от напряжения рот, прищуренные глаза хитрюги и нагло выступающая вперед из вороха подкладок острая коленка.