Падчерица Синей Бороды - Васина Нина Степановна - Страница 50

– Скажешь тоже… Это делал мастер рекламы, аниматор Пеклюш. Он гостил у меня месяц. Так, бедолага, соскучился по Парижу, что уделал все стены – а они тогда были у меня с фрейдистским уклоном, беленые, с фотографиями родственников в рамках – утрированными копиями с картин Ренуара и Пикассо. Я пожила, пожила с этими чудовищами и поняла, что плохой я психиатр, если ору от ужаса каждый раз, как только открою глаза утром. Я осторожно сняла стереостекла, выскребла мультяшных Ренуара и Пикассо и попросила знакомого фотографа сделать мне коллажи из видов Парижа. А электрик из ДЭЗа дополнил их достойной подсветкой. Неплохо получилось, да? Стань в тот угол, да не бойся, стань! Вот. Теперь сделай шаг, и ты увидишь, как набережная Сены отодвинется, вода блеснет, и ты – уже на другом берегу! А представляешь, у Пеклюша в этом месте голова голубой девочки отсоединялась от шеи, а шар приближался, приближался… и растекался над обезглавленным телом, как расплющенный осьминог!

– Чур, я сплю в гамаке! – разбежалась Алиса, отмахиваясь от меняющихся подсвеченных пространств.

– Я на ночь обычно съедаю шоколадку, – заявила Пенелопа, улегшись на огромной кровати. – Будешь?

– А как же кариес? – Покачиваясь в гамаке, Алиса ловит шоколадку.

– Кариеса не существует. Вернее, он существует для каждого индивидуума как idola specus.

– Я не верю своим ушам! – резко садится в гамаке Алиса.

Пенелопа, приняв ее волнение за восхищение, вдохновенно разъясняет:

– Идолы индивида. Это означает неправильное представление, присущее каждому человеку, как следствие его воспитания и окружения. Если проще: пока тебе не стали навязывать агрессивной рекламой зубную пасту, ты вряд ли вообще догадывалась о кариесе!

– Я склонна отнести боязнь кариеса не к idola specus, а к idola theatri, – вкрадчиво мурлыкая, заявила Алиса.

Теперь Пенелопа резко села на кровати.

– Ведь идолы индивида, или пещерные идолы, как их называл весьма любимый мною философ Бэкон, это ошибки отдельного человека, обусловленные его субъективными симпатиями или предпочтениями, – продолжает Алиса. – В то время, как идолы театра – это слепая вера в навязанное, в авторитеты, совершенно необдуманное подчинение ложному мнению и воздействию. Ну как? – интересуется она, покачиваясь. – Я хорошая ученица? Подожди, я под конец могу и цитату выдать по теме. «Истина – дочь времени, а не авторитета» (Ф. Бэкон), ага!

– Что?.. – не верит своим ушам Пенелопа.

– Кореец всегда говорил – мало обладать знаниями, важно, потребив их даже поверхностно, вовремя поразить собеседника, чтобы воспользоваться его замешательством либо для утверждения собственного авторитета, либо для решения проблем.

– Решения проблем?..

– Да. Он говорил, что человек в замешательстве склонен к излишней болтовне, и, чтобы восстановить пошатнувшийся авторитет, многие люди необдуманно выдают такую информацию, какую в спокойном состоянии они держат в строгой секретности. Но больше всего, если честно, мне по душе идолы рода, раз уж мы с тобой заговорили о высоком.

– По… почему именно идолы рода?

– Потому что я, наверное, язычница. И приписываю природе такие конечные цели, которые ей несвойственны, по мнению ученых. Например, я верю в предназначение, в рок, в судьбу и люблю заниматься необоснованными обобщениями. Вот, например. Если два человека в течение нескольких дней суются в твою жизнь, заявляя об отцовстве, и оба при этом безвременно погибают, это наверняка имеет какое-то вполне жизненное объяснение. Но мне приятней думать, что я – из рода друид, я – порождение самой природы, самого бога земли, и у меня не может быть никакого биологического отца. И всякий, покусившийся на эту роль, будет немедленно уронен с балкона или размазан мозгами по стенке. Теперь возникает вопрос, – Алиса хрустит фольгой, – если меня приковать цепью к умершему Гоше Мазарину, сколько я протяну, прежде чем начну прорастать в склепе корнями, прежде чем тело мое превратится в стебель, волосы – в ветки?.. Мне нравится твой Париж. Если когда-нибудь я и попаду в настоящий, навряд ли мне удастся там покачаться в гамаке под Триумфальной аркой. А моя мама любила город, в котором Гауди сделал свой последний перед смертью проект.

– Слушай, мне уже страшно с тобой разговаривать. Откуда ты столько всего знаешь?

– Я умная девочка, могу отсортировывать в мозгу нужную и ненужную информацию. Например, как вычислять интегралы – это мне сейчас, как дохлая рыбка на Рождество… А вот где было последнее место работы Гауди, это важно. Мама мне рассказывала, как там интересно, в этом городе. Она любила Гауди, его агрессивную архитектуру смерти, его витражи, но больше всего в том городе ей понравилась скульптура женщины. Как только она вернулась, она сразу же заказала себе такую же, и плотник Серафимыч сделал заказ по рисункам за два часа, запросто сколотил из деревяшек и палок. И мы установили ее за городом, у бабушки в огороде, и бабушке эта скульптура тоже очень понравилась, она ее называла флюгер-пугало.

– Представляю, – качает головой невидимая в слабом свете парижских огней Пенелопа.

– Ты знаешь французский? – вдруг спрашивает Алиса.

– Так себе. Не очень. А надо?

– Моя мама так хотела попасть в город своей мечты, что выучила испанский. И когда она туда приехала, то уже через день могла поддержать любой разговор и даже страшно поругалась с каким-то американским туристом, которому скульптура женщины не понравилась, и он обозвал маму бешеной испанкой, и она страшно этим гордилась. Если ты не знаешь французского, тебе не понравится в Париже. Ты не сможешь ни с кем поругаться в кафе или на улице и никогда не почувствуешь, как пахнут внутренности этого города. Моя мама пошла в замок Belle-Vere и бросила в колодец монетку.

– Чтобы вернуться туда снова?

– Нет. Чтобы выйти замуж через год. Те туристы, которые мало что знают о предании, связанном с этим колодцем, бросают деньги на память или чтобы вернуться. А она знала, что этот колодец – брачный. Бросила и – вот вам результат: через год вышла замуж за корейца.

– Я хочу туда, – вдруг заявила Пенелопа. – Я хочу в этот замок, к этому колодцу!

– Ты хочешь замуж? – удивилась Алиса. – Ну и глупо!

– Я хочу подтверждения хотя бы какому-нибудь предрассудку! Я хочу, чтобы сбылись предсказания, чтобы в тяжелый день все черные кошки собирались у моего дома и перебегали мне дорогу! Чтобы на пол каждый вечер падали ножи, и потом ко мне приходили в гости мужчины. Слушай, что-то со мной не в порядке, а?

– Если коротко, ты хочешь немедленно начать поклоняться идолам рода и стать язычницей!

– Нет, – смеется Пенелопа. – Это все Лотаров. Он напоил меня чем-то, и теперь я места себе не нахожу.

– А кореец украл деньги у братьев Мазарини, – буднично сообщает Алиса. – Мне Рита сказала.

– Сколько он там мог украсть у Мазарини! – снисходительно хмыкает Пенелопа. – Наверняка ведь – гроши, иначе они бы его застукали. За один раз большую сумму без подтверждения со счета на счет не перебросишь, а у него наверняка было не больше двух возможностей покопаться в банковских счетах Мазарини. Вот «Медикун» он подставил, я думаю, на полную катушку. Небось все выгреб, иначе зачем таким предприимчивым и умным мужчинам, как бандит Штукарь и юрист Козлов, навешивать на себя отцовство такой трудной и ловкой девочки Алисы?

– Почему это я ловкая? – улыбается Алиса.

– Потому что у меня есть сильное подозрение, что ты помогла отчиму ограбить «Медикун». Ты перебросила всю его бухгалтерскую информацию на дискету, а дискету спрятала.

– На твоем компьютере, на твою дискету у тебя под носом перебросила! – радостно заявляет Алиса.

– Ладно. У меня под носом.

– И стерла потом все на твоих глазах! Ты обложалась, прачка Пенелопа!

– Ладно, я обложалась, я тогда еще не знала, что «Медикун» ликвидируется, он свернулся на следующий день – и никаких концов. Ведь я не знала, что дело в деньгах, я работала по другой теме, по абортному материалу.